Владимир Афиногенов - Белые лодьи

— Истинно так, — подтвердил хазарин.

— И вожди этих родов знают тебя хорошо?

— Да.

— Ты бы мог сговориться с ними? О нападении…

— На диеру?

— Нет… Нет… Я думаю, что скоро Танаис покроется льдом. «Стрелу» придется после Саркела оставить и, наняв лошадей и верблюдов, двигаться к кагану караванным путем… Моряки останутся на диере, а сам я должен идти с Константином… Надо! И ведь может случиться так, что на караван нападут дикие угры. Ты понимаешь меня, Асаф… И учти, что философ в подарок кагану везет немало драгоценностей и какая-то их часть, скажем немалая, Асаф, станет и твоим достоянием, пойдет на расширение лупанара и закупку новых молодых красавиц… А прежним «дочкам» ты дашь давно обещанную свободу…

Хазарин расплылся в довольной улыбке:

— Насчет свободы я еще подумаю, уважаемый капитан…

— Это твое дело, Асаф. Ну как мой план?

— Хороший план. Поэтому я сейчас незамедлительно сажусь писать одному вождю, жадному, как Зевксидам, до золота и драгоценностей.

— А наш друг посол отвезет к нему это послание… — поставил точку Ктесий и, помолчав, снова сказал: — Теперь ты, Асаф, понимаешь, почему я не остаюсь на «Стреле» с моряками, а иду с караваном… Драгоценности не должны достаться одному только вождю… Нужен человек, который разумно и без обиды для других распорядится ими… А в случае неудачного нападения у меня найдутся дела и в Итиле… Да, чуть не забыл, Асаф. Укажи вождю на мой отличительный знак — серебряный шлем с султаном из желтых перьев.

Хазарин кивнул. Тут на миг мелькнула в его голове отчаянная мысль, но хазарин поборол ее, потому что снова перед глазами возникла могила его дочери… «Нет, нет, спокойно доживу со своими куропатками до конца, предназначенного мне в этой жизни… И довольно. А лупанар мой и правда нуждается в расширении, и действительно нужно купить новых девочек».

Потом Ктесий отозвал в сторону посла:

— Ты мне будешь нужен еще… Поэтому после встречи с вождем постарайся еще до нападения угров на наш караван примкнуть к нам.

— Будет исполнено, капитан.

Мы с Константином хорошо продумали путь до столицы хазар Итиля, намереваясь проделать его до наступления весенней оттепели.

Путь самый лучший и, пожалуй, единственный — это путь русских купцов, который мы так тщательно изучили еще в Константинополе по книгам в патриаршей библиотеке. Ну уж коли он единственный, то и продумывать было нечего, да дело в том, что мы кое-где спрямили его мысленно, внеся при этом свои расчеты и соображения.

Когда наша «Стрела» подняла паруса и стала выходить из Прекрасной Гавани Херсонеса, на берег высыпало множество народа — даже и предположить не могли такого количества. На лицах людей читали столько доброжелательства, такое радушие, в глазах их было столько теплоты, что Константин от такого искреннего к нам отношения прослезился. Все собравшиеся на пристани желали нам доброй дороги и хорошей удачи.

Многим херсонесцам была известна цель нашего путешествия в Хазарию. А любовь их, я считаю, мы завоевали своими неустанными поисками останков святого Климента и подвигом Константина у Священного дуба в Фуллах, уничтожившего его как пристанище Дьявола и сумевшего окрестить сотни язычников.

Среди провожающих мы видели митрополита Георгия и пресвитера храма Двенадцати апостолов отца Владимира, настоятеля церкви святого Созонта, осенявших наш корабль крестным знамением, а рядом с ними стояли с насурмленными бровями и нарумяненными щеками блудницы из лупанара во главе с их владельцем хазарином Асафом и махали нам красными и желтыми лентами — на их жесты охотно откликались наши моряки и велиты, наверняка за время долгого стояния диеры в гавани они хорошо подружились с ними…

Греховен человек, прости его, Господи!

Потом я обратил внимание на очень красивую женщину в хитоне, которая в немой тоске протягивала руки вослед нашей диере. Кому предназначено это последнее выражение неистовой любви?.. Неужели вот ему, язычнику, сложенному, как Аполлон, с добрыми умными глазами? Имя его точно соответствует облику — Доброслав. Да… Именно ему — эти жесты любви и отчаяния… Тоже, видать, язычница, но принявшая нашу веру. Кто она ему? Жена? Не может быть. Тогда сестра? Вспомнил: это она, жена тиуна — управляющего глухими селениями неподалеку от Сурожа, славянка, просила митрополита за брата… А тот привел Доброслава и его друга, назвавшегося Дубыней (странные имена у этих русов!), и просил взять их на корабль… Отец Георгий сказал, что они должны добраться до Константинополя. «Но мы идем в обратную сторону, — возразил я. — И только весной попадем в византийскую столицу…» «Время для них не имеет значения, — ответил митрополит. — Они согласны работать на веслах… И не будут обузой. Просто сейчас в бухтах Херсонеса нет ни одного корабля, который бы доставил их куда им нужно». И когда отец Георгий добавил, что один из них ищет мать, которую угнали в рабство, сердце мое дрогнуло… Я увидел с ними огромного, с волчьими глазами пса, закованного в панцирь, и язычники показали мне, как он умеет драться. Решение взять их с собой во мне укрепилось. «Молодцы сильные, бойцы, и пес многого стоит. Начальнику охраны Зевксидаму верить нельзя, а после Саркела до Итиля нужно добираться пешим ходом… В пути могут возникнуть всякие неожиданности и подстерегать любые опасности. Да, это очень хорошо, что язычники пойдут с нами».

Я сказал обо всем Константину, с моими доводами он согласился: «Надо взять!» Но зато долго упирался капитан Ктесий, ссылаясь да загруженность судна (какая там загруженность!), на лишние рты, но я успокоил его: ведь язычники обещали хорошо заплатить, к тому же предложили для использования свою силу. Ктесий — ни в какую! Уперся, словно бык рогами в крепостную стену, — ни туда, ни сюда… И только Константин сумел его переломить… Видя его неуступчивость, он просто приказал взять этих двоих, добавив при этом: «Они мне пригодятся в пути…» И сейчас, стоя на палубе, я задаю себе вопрос: «Почему Ктесий так яростно противился тому, чтобы взять на борт людей, так нуждающихся в нашей помощи?!»

Диера стала огибать берег. Херсонес остался слева, белые колонны базилик да и сами они постепенно исчезали из поля зрения… «До новой встречи, непокорный город…» Пошел дождик. Ветер сразу ослаб, мчавшаяся до этого на всех парусах диера приостановила свой бег, и тогда за дело взялись гребцы.

На палубе появился Ктесий и довольно грубо окликнул Доброслава и Дубыню:

— Эй, что вы тут торчите? Спускайтесь вниз и берите в руки весла!

Увидев меня, на миг смутился, а я укоризненно посмотрел ему в глаза, давая понять, что так с нашими подопечными обращаться нельзя. Если же он и дальше будет вести себя подобным образом по отношению к тем, кто не обязан ему подчиняться, пожалуюсь философу. Господи, почему сердца некоторых людей переполнены злобой и ненавистью, а не добром, к которому всегда взыскует Христос, почему у них развито стремление попирать тело и дух человеческий?.. Что плохого сделали тому же Ктесию эти двое?.. Ничего. А откуда такая грубость и неуважение? Потому что они язычники?.. Но Бог призывает нас к терпимости. И мы должны следовать его канонам.