Хуан Гомес-Хурадо - Легенда о воре

- Я хотел бы спросить, вы считаете, что я уже готов встретиться с кем-нибудь еще?

Дрейер почесал затылок и осмотрел юношу с головы до пят. Он вырос на пару дюймов, спина распрямилась, а плечи стали шире. После стольких пробежек под палящим солнцем розоватая бледность, с которой он предстал перед дверью кузницы, исчезла. Под смуглой кожей перекатывались длинные и сильные мышцы.

Кузнец отвел взгляд, поскольку не был уверен в том, что собирался сказать. Главная сложность в обучении Санчо заключалась в том, что юноша всё время дрался лишь с учителем. В отличие от академии, где у него было много учеников, которых он мог испытать, в доме кузнеца был лишь один соперник, хотя и грозный. Парнишка нуждался еще в нескольких месяцах обучения и схваток с жестокими противниками, перед тем, как достигнет истинного потенциала. Но он обладал проворными руками, еще более скорым умом и в особенности ледяным хладнокровием.

- Тебе необходимо продолжить обучение.

- Но...

- Я вижу, что ты способен себя защитить, если ты об этом спрашиваешь. Если не наделаешь глупостей, то доживешь до старости. Помнишь, что я тебе рассказывал о легендарных фехтовальщиках?

- Для того, чтобы стать живой легендой, необходимо совершить какую-нибудь ужасную глупость.

- Вот именно. В памяти потомков остаются те, кто сумел выстоять в одиночку против семи и более противников. Но, в то же время, каким бы отменным фехтовальщиком ты ни был, и какими бы скверными ни были другими - никто и не вспомнит о тебе, если кто-то из них сумеет пронзить твою печень коварным ударом. Уясни себе это, Санчо.

Молодой человек улыбнулся.

- К сожалению, я должен покинуть вас, маэстро. Я должен исполнить свой долг.

- Прежде, чем ты уйдешь, я бы хотел, чтобы ты уяснил одну вещь, Санчо. Пойми, твой друг погиб не по твоей вине.

Санчо удивленно посмотрел на Дрейера, потому что не рассказывал ему свою историю и до сих пор тот не делал ни единого комментария на этот счет.

- Но ведь это была моя идея - выкрасть документы из банка. Если бы я этого не сделал, он был бы жив.

Дрейер закашлялся и, подняв бесформенный кусок железа, начал устанавливать его над раскаленной жаровней.

- Есть уроки, которые не выучишь в школе фехтования, Санчо, лишь в школе жизни. Что сложнее всего простить самого себя.

- Это не воскресит Бартоло.

Кузнец кивнул: он не сомневался, что Санчо скажет именно так. Между собеседниками повисло неловкое молчание.

- Скажите Хосуэ, пусть собирается в дорогу, - сказал наконец Санчо, повернувшись к дверям мастерской.

- Подожди минутку.

Дрейер пошарил на полках под ящиками с инструментами и вытащил продолговатый тюк, завернутый в мешковину. Он вложил его в руки Санчо, который тут же узнал предмет по весу.

- Маэстро...

- Помолчи. Просто открой.

Санчо потянул за веревки нетерпеливыми пальцами. Когда он снял первый слой, то обнаружил более мягкую ткань.

- Не хочу, чтобы ты слишком выделялся, когда будешь идти по дороге.

Юноша положил тюк на рабочую скамью и снял второй слой ткани. В простых кожаных ножнах лежала рапира с витой гардой. Что навершие рукояти, что крестовина были лишены каких-либо украшений. На ее полированной поверхности виднелись сотни крошечных выщерблин, показывающих, что оружие побывало во многих сражениях. Рукоять недавно заменили новой кожей, составляющие ее тончайшие полоски слегка потемнели. Санчо вытащил рапиру из ножен, которые были так хорошо смазаны маслом, что она не издала ни малейшего скрипа. Клинок был твердым и гибким, таким уравновешенным, что Санчо почти не ощутил его вес, словно это было продолжение его руки. Это было потрясающее оружие, стоимостью в жалованье простого человека за семь или восемь лет.

Санчо повернулся к Дрейеру, который делал вид, что складывает инструменты на другом конце скамьи.

- Это была моя шпага, - сказал тот, не оборачиваясь, чтобы не выдать свои чувства. - Я сам ее сделал. На ней нет украшений или гравировки, зато она превосходно закалена. Мне никогда не нравилось оружие со всякими завитушками и драгоценными камнями.

Юноша вложил шпагу обратно в ножны почти с благоговением. Дрейер отошел еще чуть дальше, наклонившись над горном, чтобы разжечь огонь. Он хотел избежать взгляда Санчо, но когда обернулся, тот обвил его руками за шею и прижал к себе, и кузнец робко ответил, похлопав Санчо по спине.

- Хватит, парень. Давай, уходи, мне нужно работать. Железо само не расплавится.

Через час Санчо и Хосуэ отправились в путь. Дрейер простился с ними, пожав руки у двери кузницы, и тут же вернулся внутрь, наблюдая, как они идут в сторону города, пока не превратились в две малюсенькие точки в долине.

Когда они исчезли, Дрейер бросил клещи и вышел из кузницы. Он прошел мимо персикового деревца, цепляющегося за жизнь на обочине, высотой почти с Дрейера. Хосуэ каждый день заботился, чтобы оно получало достаточно воды, и привязал его к палке, чтобы росло сильным и прямым, чтобы его не сломал ветер. Теперь все эти заботы легли на плечи кузнеца.

"Кто бы мог подумать, что дерево вырастет на столь невозделанной почве", - в который раз поразился он.

Он вошел в зал для тренировок. Под навесом он снова почувствовал тепло. Дрейер подобрал одну из двух повязок, с помощью которых предохранял манекены, когда они практиковались с луком, и повесил их на прежнее место, на щит. На расстоянии вытянутой руки находился один из пистолетов, которым он хотел вышибить себе мозги в тот день, когда узнал о смерти сына год назад. Санчо это вычислил, и благодаря его присутствию, его ученичеству, Дрейер смог этого избежать. Наверное, именно такова и была последняя воля сына.

Он снял пистолет и долгое время смотрел в его ствол, раздумывая над последним советом, что дал Санчо - простить самого себя. Он закрыл глаза и представил, что слышит еще не утихшие звуки скрещенных шпаг.

"Может быть, еще осталась надежда. Может быть, жизнь еще не потеряла смысл".

Когда он вернулся в кузницу, по щекам его катились слезы.

Монардес прожил на целый месяц больше, чем предполагал.

Лекарь с самого начала распознал симптомы своей болезни и понял, что не выздоровеет. Он начал приводить дела в порядок. Вызвал адвоката и нескольких свидетелей, чтобы отредактировать завещание. Написал письма лекарям, ботаникам и другим своим коллегам, с которыми ни разу не встречался лично, но называл друзьями. Он поблагодарил всех за плодотворный обмен знаниями и сердечность писем, которые проделали сотни лиг по морю и суше, спаслись от пиратов и бандитов с большой дороги, пережили войны, чтобы раздвинуть границы медицины.