Сергей Булыга - Железный волк

Приехал. Сказал все как есть. Не плакала Рогнеда, не кричала, а только побелела как стена и спросила:

— Так что же, теперь мои дети — рабыничи, да?

Засмеялся Владимир, ответил:

— От судьбы не уйдешь, Горислава.

Горислава! Зачем так сказал? Сам не знал, сорвалось. А она… Да Бог сохранил! Ведь если б не было на нем креста, убила бы! А так нож по кресту скользнул и прошел мимо. Оттолкнул он ее, закричал:

— У, рогволожина! Змея! — И ударил изо всех сил.

Упала она, лежит, не шелохнется. А он вскочил,

сказал:

— Не жить тебе! Готовься! — И ушел.

Пришел, но не один уже, с боярами. Она, ноги поджав, сидит на ложе, ждет. На ней длиннополая летняя шуба из белых соболей, на голове убрус, расшитый жемчугами, изумрудные колты в ушах. Губы поджаты. Веки чуть дрожат.

Невеста! Оробели все. Всем Полтеск вспомнился, пожар. Стоят молчат. Рогнеда улыбается. Вот–вот захохочет. Ведьма! А князя трясет. Кричать нет сил и говорить — тоже. Долго стоял, шумно дышал, потом–таки сказал не своим голосом:

— Молись! Твой час пришел.

Молчит она. И смотрит пристально. Глаза пустые, как у Смерти. И говорит:

— Молиться? А кому? Ты ж всех поверг. А этому, которого…

— Молчи!

И все они молчат. Крещеные, покорные. А ведь у каждого в душе — червь, великое сомнение. И слабая надежда — что, если рогволожина и впрямь, как говорят…

И закричал Владимир:

— Меч! Дайте меч!

Никто не шелохнулся. Страшно. Ибо одно — меч на поход, на брань, а тут — совсем иное! Да и потом у князя есть свой меч…

И вдруг…

Выходит Изяслав! Он держит меч, большой, не по руке. Встал перед матерью, прикрыл ее собой. Владимир к нему руку протянул, велел:

— Сын! Дай мне меч!

А он не шелохнулся, стоит, смотрит исподлобья. Меч–то тяжел, дрожит в руке, вот–вот не сдюжит Изяслав, ведь слаб еще.

И жарко князю стало! Гадко! Когда Предслава умерла и Малушу стали винить, то ни отец его, ни гриди, ни бояре, ни волхвы, ни даже он, Владимир, никто тогда за мать не заступился! А тут…

— Сын! — закричал Владимир. — Сын! — И бросился к нему. Схватил, прижал к груди, стал целовать. Слезы текли, все видели — пусть видят. Сын — это сын!..

Меч брякнул об пол. Бояре зашумели вразнобой:

— Князь! Князь! Хвала!..

Он их не слушал. Шел по дворцу, нес сына на руках, шептал что–то — а что, теперь уже не помнит.

Уехали они, вернулись в Киев. А вскоре прибыла ромейская царевна Анна. Владимир вывел сыновей — своих и Ярополковых. Царевна приняла их всех. Сказала:

— Это наши дети.

И промолчали, покорились сыновья. И отреклись от кровных матерей своих. Ибо отец им посулил: Вышесла–ву, как старшему, — Новгород, Изяславу, любимому, — Полтеск, Святополку — Туров, Ярославу — Ростов. Так оно и получилось, слово в слово. Вошли они в лета, разъехались и сели по уделам. Тишь воцарилась, благодать. И он, единственный владетель всей Руси, был рад. Чему? Кого взрастил? Слаб человек, единожды предав, уже не остановишься. Вот и идут они. Жди, князь! От сыновей своих и примешь смерть, если, конечно, не…

Нет, не успели сыновья. Сам отошел. Лежал, держал в руках распятие, шептал, что, никто уже не слышал. Да и зачем им его слова? Ведь не им шептал, а Ей. Она услышала. Она всегда все слышит! Пришла и забрала его, в свой срок, грех отвела. Лучина догорела. Тьма…

Вскочил Всеслав, глаза протер… А тьма так тьмою и осталась. Один он в гриднице, ночь во дворе. Значит, заснул. Устал — ведь день какой, охота.

Сел князь, прислушался. Ни шороха. Все спят. Наверное, уже за полночь. А ему не спится. Вот так же, говорят, и дед его сидел, любимый сын Владимиров, смышленый Изяслав. Уж до чего он был смышлен, всем на удивление! В такие–то годы сообразить, что при отце оно надежнее, сытней. Тут нужно ого–го как хорошо подумать! А мать… Она ведь некрещеная. И пусть ее бросают на телегу, и пусть везут ее, простоволосую, в одной рубахе, словно ведьму, а ты молчи. Брат Ярослав молчит, и Судислав молчит. Она им тоже мать, а они — ни слова. А ты молчи тем более. Ты ж поднял меч — и на кого?! А он тебя простил, он поступил по–княжески. И ты ему как сыном был, так сыном и остался. И получил удел, как все. А мать… Все говорят, отец ее помиловал. И мать прозрела. И крестилась. И, говорят, по сей день живет где–то затворницей, Христовою невестой. А имя ей дано Анастасия. И значит, чинно все, по–божески. Женили Изяслава. Было у него двое сыновей, Всеслав и Брячислав, была жена–красавица, дочь Мене–ска, дреговичского князя. И был почет, была любовь… Сна только не было! И оттого он, говорят, книги любил. Так же в гриднице сидел до самого утра, читал, думал… И здесь же ночью он и умер. Двадцать два года даже не прожил. А ты уже за семьдесят перевалил, а все цепляешься. Негоже! Встал князь…

И вздрогнул — тень! Кто–то стоит возле двери, молчит.

Нет, не Она. Ее никто не видит. И все–таки… Свят! Свят! Перекрестился. И шепотом:

— Ты кто?

— Да что ты, князь?! Спать надо бы!

Игнат. Уф–ф, чтоб его! Махнул рукой, сказал:

— Иди! Занянчил, словно малого!

Ушел Игнат. И он ушел к себе. Лег. Отче наш! Да что это со мной? День прошел, день, как вся жизнь. Кто по дорогам ходит, кто по тропам, а кто по буеракам, но вперед. А я куда? Кружу, кружу — не вырваться. Пресвятый Боже! Слеп я! Червь я! Умру — на все готов. В геенну, в огонь… Но мне еще шесть дней осталось! Дай мне из круга вырваться, дай шаг ступить — один! И все. Твой раб навеки, Отче!..

Шептал, крестился, вновь шептал. Так и заснул. Заснул, словно провалился в бездну…

1

Открыл глаза и удивился — жив! И голова ясная, и руки–ноги целы. Не обманула, значит, слово держит. А за окном уже рассвет. Явилась пятница, торг будет…

Встал, оделся. Прошел к божнице, опустился на колени. Поклоны клал, шептал, но без души, заученно. Отец, такое увидав, всегда корил, грозил. А бабушка смеялась, говорила:

— Оставь его, не наша это вера. Крест носит, что тебе еще?

И с бабушкой отец не спорил, уходил. О, бабушка! Ее сам Ярослав боялся… Ну, не боялся, чтил. Да и не он один. Все говорили:

— Ведьма!

Только какая она ведьма? Пресвятый Боже, ты ж все знаешь! Осталась она вдовою с двумя младенцами. Муж умер, свекор прислал боярина. Народ сошелся. Им сказали:

— Скончался Изяслав, зовите Вячеслава. Он тоже сын Владимиров, он брат…

Согнали, не дослушали. И затворились в граде. Явился Вячеслав с дружиною. Не приняли. Он встал на Вражьем Острове, грозил. Не слушали. Тогда на Вячеславов клич явились Ярослав и Вышеслав, то бишь Ростов и Новгород. Сошлись они и, изготовившись, пошли на приступ — и не взяли.

На следующий день пришел к градским вратам — без провожатых, без дружины — Ярослав. Ему поверили, открыли. Потому что один лишь Ярослав был Изяславу брат по матери и, значит, рогволожский внук, свой, полочанин, тогда как Вячеслав рожден от чехини, Вышеслав же — варяжского корня.