Михаил Голденков - Тропою волка

— Ну уж нет! Я им не сдамся! — крикнул Михал, впрыгнул в седло и пришпорил коня. Лишь он один из всех защитников покинул окруженный дворец, пролетев на своем горячем коне прямо через позиции казаков.

— Трымай го! — кричали где-то за спиной у Михала казаки. За князем устремились четыре всадника, причем первый на стремительном скакуне стал нагонять Михала, норовя сбить беглеца длинной пикой. Но Михал выхватил из седельной кобуры пистолет и не глядя, отведя назад руку, выстрелил почти в упор в круп казацкого коня. И конь, и его всадник кубарем полетели по пыльной дороге, остальные же отстали, а Михал ускакал обратно в Подляшье…

Но над Литвой нависла новая беда: с юга шли венгры Дердя Ракоши и шведы Карла Густава. В мае 1657 года двадцать тысяч венгров, румын и прочих жителей Трансильвании при поддержке двенадцати тысяч казаков Хмельницкого под началом Ждановича через Карпаты подошли ко Львову, признавшему Ракоши своим королем, но не впустившему в ворота его армию, затем переправились через Буг и пошли на Брест. В тот момент в Бресте стояли полки Сапеги и Станислава Потоцкого, ожидавших подхода Винцента Гонсевского. Узнав о приближении врагов, Сапега спешно покинул город, оставив в Бресте лишь двухтысячный наемный гарнизон. Сам же гетман подался к Каменцу, а Потоцкий — к Сандомиру. Но и немецкий комендант Бреста не решился воевать и капитулировал. Все вооружение фортеции забрали шведы, к которым примкнула и часть брестского гарнизона — 1700 немцев.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, но выяснилось, что против Швеции на стороне Польши собирается выступить Священная Римская Империя и уже выступила Дания. Как только вести об этом долетели до ушей Карла Густава, он спешно увел свою часть армии из Литвы в Данию через Германию. Так шведский король окончательно оставил многострадальную землю Речи Посполитой и со своим небольшим, но сильным войском застал датского короля Фридриха III совершенно неподготовленным, ожидающим помощи из Польши. Шведы, вторгшись с юга, легко заняли всю Ютландию, чем предупредили высадку датчан на берег юга Швеции. Дания была в руках шведского короля.

Так Карл Густав с честью вышел из сложной для себя ситуации в Польше. Правда, оставались еще новые подданные литвины, но отношения с ними портились — король не выполнил своих обещаний, не освободил страну «до последнего камня от московских захватчиков»… Так заслужил ли он за это Жмайтию и Курляндию, куда его добровольно впустили литвины? Вчерашний верный союзник Карла Фредерик Вильхельм, также радуясь, что шведы ушли в Скандинавию, теперь готовил документы для подписания мира с Речью Посполитой. Прусский курфюрст даже соглашался пойти под вассальное подданство «Народной республики», как уже однажды и было. Единственное жесткое требование, которое предъявлял Вильхельм Яну Казимиру, — амнистия его «троюродному дедушке» Богуславу Радзивиллу. Этого человека он безмерно уважал за его мужество, прозорливость и несгибаемость. Все, кто хоть раз воевал плечом к плечу с Богуславом, восхищались храбростью этого литвинского рыцаря и его стратегической смекалкой. Но только не Ян Казимир. Обиженный на Слуцкого князя польский король готов был вычеркнуть этот пункт из договора, но его крестник, Михал, настоял, уговорил, и Ян Казимир сдался — Богуслав был прощен.

Жизнь продолжалась во всех смыслах. 3 июля 1657 года в россиеновском доме Биллевичей поднялся ужасный переполох. На две недели раньше установленного лекарем Якубом Стравинским срока у пани Биллевич-Кмитич начались схватки. Ужаснай перебранка началась между Труде и Стравинским. Жмайтская женщина гневно протестовала против того, чтобы уложить Алесю в кровать для принятия родов, как настаивал врач.

— Поймите, пани Труде! — говорил Стравинский. — Я долго учился врачеванию и принятию родов во Франции при дворе самого короля Людовика! Во Франции никго уже не рожает сидя, как вы хотите, но только лежа! Это удобней и безопасней!

— Падлас! — гневно сверкали голубые глаза женщины. — Кому удобней, пан лекарь? Роженице?! Не смешите меня, милый мой пан Якубе! Это удобно вам, докторам, так принимать роды! А мы испокон веков рожали на кукишках и будем так рожать, как наши матери и бабки! Я что, плохо выгляжу? Меня тоже рожали сидя, как и я, сидя на кукишках, рожала всех своих четырех детей!

Алесю Биллевич, сидевшую на корточках перед тазом с водой, уже держали за руки две побледневшие молодые служанки.

— Якубе, черт бы вас побрал! — крикнула Алеся Стравинскому. — Выполняйте то, что говорит Труде! У нас пока не Франция!

Пани Биллевич тяжело дышала, ее лицо покраснело, покрывшись маленькими капельками пота. Стравинский лишь развел руками… И вот спустя всего пять минут комнату огласил жизнеутверждающий крик младенца.

— Хлопец! — радостно кричала Труде, поднимая мальчика. — Поглядите, пани, какой славный!

Подымался с колен, утирая пот, и счастливый Стравинский. Пусть он и проиграл «научный» спор с необразованной жмайткой — та оказалась права: роды прошли быстро и почти безболезненно. Биллевич лишь раз издала легкий полустон-полувздох облегчения, давая ребенку появиться на свет.

— Это Януш! — устало улыбалась Алеся. — Самуль сказал, что если родится мальчик, то назовем его в честь Великого гетмана.

— Ну, день добрый, Януш, — сказал орущему новорожденному Стравинский, — крепкий хлопец!

Все счастливо улыбались, поздравляя пани с первенцем…

Одни приходили в этот мир, другие его покидали. 15 августа 1657 года умер Хмельницкий. Достаточно неожиданно. Тут же поползли слухи, что его отравил некий поляк, сватавшийся к его дочери, но затем бесследно исчезнувший. Булаву гетмана собирался подхватить сын Богдана Хмельницкого Юрий. Царь потирал руки, полагая, что молодой Юрий должен быть посговорчивей. Московия продолжала вторжение. Юрия Хмельницкого поставили перед фактом пересмотра статей Переяславской Рады с выгодой для Москвы. По сути — это была оккупация Киева царем.

Михал Радзивилл же, довольный собой — он выполнил-таки слезную просьбу Аннуси помирить короля и «дядю Богуслава» (пусть и не без помощи прусского курфюрста), — решил отдохнуть от ратных и прочих дел и погулять на свадьбе. На этот раз у Яна Замойского, который намекал на скорую женитьбу еще на свадьбе Кмитича. Замойский обручился с миловидной фрейлиной польской королевы Марией д’Аркьен. Михалу и так нужно было в Варшаву — забрать картину «Огненный всадник», а теперь еще можно было и расслабиться на вяселли. Правда, визит к Тарковскому принес Михалу одни огорчения. Старик Тарковский… умер. Его экономка поведала грустную историю.

— Когда шведы и немцы вернулись в город, — говорила женщина, утирая слезы, — к нам пришел целый отряд — несколько поляков и один немецкий офицер. Они принялись бить и пытать пана Тарковского, чтобы тот отдал коллекцию. Пан Тарковский говорил им, чтобы сами обыскали дом, мол, все разворовали. Те не верили, но в конце концов ничего не нашли и пообещали еще вернуться. Пан Тарковский тогда перепрятал ваши, пан Радзивилл, картины.