Михаил Голденков - Тропою волка

Под давлением возмущенных полковников, готовых идти на сепаратный мир со Швецией, игнорируя Польшу, гетман Сапега вынужден был направить свои войска в Литву, отправив лист и Михалу Пацу с требованием того же.

«Шаноуный спадар! — писал Сапега Пацу. — Я умоляю, уходи из Жмайтии! Присоединяйся к армии! Нужно освобождать Княжество!» Великий гетман теперь планировал вывести все литвинские войска из Инфлянтов в ВКЛ, но… Опять вмешался Ян Казимир со своими великодержавными стратегиями и видением войны. Польский король приказал Пацу и Полубинскому оставаться в Жмайтии, обложить Митаву. Дивизия Паца подошла к Куршской столице и окружила ее. 9 января Митава сдалась Пацу. И только после этого король разрешил Пацу и Полубинскому идти на поддержку Сапеге. Со шведами же начали спешно договариваться о мире. Канцлер Речи Посполитой Крыштоп Пац отправился в Гданьск на переговоры. Кузен Михала Паца Крыштоп очень надеялся заключить мир и вместе со шведским корпусом английского наемного генерала Роберта Дугласа пойти на Хованского вместе с кузеном Михалом. Но жмайтский командир Михал Пац не спешил к Сапеге. Неожиданно он отвел свою дивизию на север Троцкого воеводства, к Земгалии.

— Какого черта? — возмущался Сапега.

«Я опасаюсь, что войска Хованского смогут ворваться в Жмайтию», — отписывался Михал Пац, а на самом деле просто не хотел воевать вместе с Сапегой, хитрым и ненадежным. Хотя… приходилось ли выбирать?! Как бы там ни было, а кампания по сопротивлению Литовского похода Хованскому грозила полным провалом из-за несговорчивости Паца и Сапеги, как и ненужных Литве приказов Яна Казимира.

Так, всю весну 1660 года Кмитич, не дождавшись поддержки со стороны армии, действовал сам в составе отряда «Багрова», вновь нападая на обозы, разъезды и даже маленькие города. Из двух местечек удары его партизанских хоругвий заставили московские войска бежать.

В начале мая, третьего числа, Крыштоп Пац подписал-таки «вечный мир» со Шведским королевством. Этому в первую очередь способствовал смелый рейд адмирала Лапусина. Он с эскадрой малотоннажных судов спустился по Западной Двине и неожиданно появился в бухте Стокгольма, на самом виду у королевского дворца. Штурма города он, конечно же, не предпринимал, его команда занималась ремонтом снастей, сам же адмирал демонстративно попивал на корме кофе, курил, прохаживаясь вдоль бортика. Шведы также не проявляли никаких агрессивных действий, наблюдали.

— Что это за клоун? — спрашивали они друг друга, рассматривая в подзорную трубу, как какой-то явно высший чин литвинской флотилии, размахивая руками, не то поет, не то читает стихи, отбивая такт туфлей по палубе.

— Да это же тот самый! Еванов-Лапусин! Ничуть не изменился!

— Только не этот!..

Тем временем провиант у команды Лапусина заканчивался, и литвинские моряки, которым строго настрого было запрещено грабить население, потихоньку наладили со шведами взаимовыгодную торговлю. Лапусин явно демонстрировал, что обосновался в Стокгольме надолго. Окончанием этой «психологической войны» стало подписание между Речью Посполитой и Швецией Оливского мира, который и заключил Крыиггоп Пац. Неизвестно, могло ли это «нежное» разрешение конфликта произойти, будь все еще жив король Карл Густав — энергичный и боевой король умер после неожиданной болезни в феврале, за два месяца до смелой акции Лапусина. Король же Польши и Литвы облегченно вздохнул — война со Швецией окончилась. Облегченно вздохнула и Дания — ей не грозила повторная атака шведов, которую ранее готовил Карл Густав. Ну, а Яну Казимиру можно было полностью сосредоточиться на освободительном походе на восток. Границу со Швецией установили по Двине. Все местные, кто воевал на стороне шведского короля, амнистировались, пленные отпускались как Швецией, так и Речью Посполитой. Армия Речи Посполитой худо-бедно собиралась. После заключения мира со Швецией правительство Речи Посполитой, располагавшее армией, насчитывавшей более 50 000 только «компутовых» (состоящих на жаловании) солдат, получило возможность перебросить в Литву для отражения наступления Хованского новые инфлянтские части.

Правда, внутренние неурядицы в Польше вновь мешали королю организовать контрнаступление: коронные и литвинские сенаторы спорили о направлении главного удара — Русь или Литва? Поляки, словно ослепнув и оглохнув, вновь перечили литвинам, находя большую опасность не в истекающей кровью Литве, а в относительно спокойной Галицкой, Волынской и Подольской Руси. Солдат же волновал другой вопрос — жалованье!

— Какого лешего нам не платят обещанного? — то и дело подходили к Кмитичу наемные солдаты.

— Если мне не отдадут деньги для солдат, то я уйду на службу к царю! — пригрозил королю Кмитич, конечно же, даже и в страшном сне не собираясь переходить на сторону Московии. Но короля он напугал, тем не менее. В древнем городе ятвягов Дрогичине Кмитич создал свою собственную конфедерацию. Сюда же из тихой Курляндии наконец-то направился и Михал Пац, пусть он и не хотел покидать уютную страну куршей, где не было особых боев и каждый день на столе присутствовала гусиная печенка. В «молодых плебейках» недостатка также не было.

Кажется, ничто не предвещало добра: в армии Речи Посполитой росло дезертирство, а в Польше распространялись панические слухи о походе Хованского на Варшаву и Пруссию, и даже говорили о пленении князя Степана Чарнецкого. Во второй половине мая в Варшаве состоялся военный совет, где было принято решение о походе на выручку оборонявшим Ляховичи войскам Сапеги и Чарнецкого. Литвинские командиры спешили сразиться с московским князем, пока к Хованскому не подошли новые подкрепления.

Еще 20 марта Хованский осадил принадлежавшие Сапеге Ляховичи, славные своим чуть ли не самым крепким во всей Европе замком. Дважды московский князь уговаривал горожан сдаться, понимая, что штурм крутых стен выльется в большие потери. Но комендант Ляховичей Станислав Юдицкий отказал наотрез. В его распоряжении было четыре тысячи человек, сорок семь пушек и значительные запасы пороха, хлеба и вина. Однако кадровые военные составляли лишь четыреста пятьдесят человек из всех защитников. Остальными оборонцами являлись селяне и евреи, что укрылись за стенами замка от жестоких захватчиков.

В ночь на 26 марта был предпринят первый генеральный штурм фортеции. Пехота и казаки незаметно подошли к стенам и взобрались на них, даже водрузив знамя. Возможно, что захватчикам удалось бы овладеть фортецией, если бы не собственная беспечность. Какой-то казак, водружая знамя, крикнул: «Царев город!», чем заставил защитников Ляховичей броситься на стены. Около двух с половиной тысяч людей открыли огонь по московитам, иные стали бросать в них камни и бревна. Захватчики были сброшены. Их потери оказались достаточно тяжелыми для одного ночного штурма: было убито десять старших офицеров и две сотни ратников. Царь при известии о провале штурма запретил атаковать замок и сделал Хованскому выговор. Царская грамота повелевала воздержаться от дальнейших штурмов крепкой фортеции, а лучше «над полскими и литовскими городами промысел чынить всякими вымыслы, оприч приступов, чтоб нашим ратным людем в том потери впредь не было»… Потянулись долгие дни осады… Ляховичи, Несвиж и Слуцк оставались последними не сдавшимися царю городами.