Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя

— Это нервное. Это пройдет…

— Накиньте платок, завернитесь, вот я вас укутаю… — Стрельский имел в виду тот павловопосадский платок, который был свернут и лежал поверх саквояжа. Он не видел другого средства унять дрожь Селецкой.

— Нет, нет, — воспротивилась она. — Я никогда больше не надену этот платок, я его подарю кому-нибудь, нашей дачной хозяйке или рыбачке, что приносила камбалу… молочнице…

Лабрюйер несколько раз мелко кивнул. Говорить он не мог — понятия не имел, какими словами нужно приветствовать даму, которую забирают из губернской тюрьмы. Стрельскому пришлось отдуваться за двоих.

— Вот все наши обрадуются! Сегодня концерт, мы поедем к Маркусу, а вам приготовят ванну, мы по дороге купим самое лучшее мыло, брокаровское, «Янтарное» или «Медовое», кольдкрем, флакончик духов — хотите «Персидскую сирень»?.. Что еще?.. А потом будем пить чай во дворе и говорить только о приятных вещах… Хотите, я Шиллера почитаю? Или Лермонтова? Заедем в кондитерскую, штруделей наберем, безешек, берлинеров?

— Я бы охотнее всего съела целую тарелку венских сосисок, — призналась Селецкая и наконец улыбнулась.

Петь дуэтом с Эстергази было для Лабрюйера тяжким испытанием. А ей, наоборот, нравилось, и она через Терскую влияла на Кокшарова, чтобы он не позволял Лабрюйеру уклоняться от этой повинности.

Публика аплодировала из вежливости, и он прекрасно это понимал.

Они исполнили две французские песенки, разученные по настоянию Эстергази, и на сцене появился служитель с цветочной корзинкой. Артистка заулыбалась, но служитель прошел мимо нее.

— Аяксу Локридскому, — тихо сказал он, ставя у ног Лабрюйера корзинку с розами.

— Какой я вам, к черту, Аякс? — прошипел Лабрюйер.

— Так написано…

И точно — на маленьком конверте было выведено золотыми чернилами и каллиграфическим почерком «Г-ну Аяксу Локридскому». Это опять дала о себе знать таинственная «Рижанка».

В гримуборной Лабрюйер, дождавшись, пока убежит Славский (его роман с Полидоро развивался с нечеловеческой скоростью), вскрыл письмо.

«Господин Гроссмайстер, — писала дама. — Вы, должно быть, никак не поймете, кто я, и страстно желаете это узнать. Обстоятельства сложились так, что мое семейство на несколько дней покидает меня, и я могу посвятить это время встречам с людьми, которые мне приятны. Буду ждать Вас час спустя после концерта в пансионе мадам Лион возле “Мариенбада”. Велите, чтобы Вас отвели в нумер четырнадцатый, он находится в правом флигеле и имеет отдельный вход…»

«Мариенбад» был самой знаменитой водолечебницей рижского штранда. С того времени, как сорок два года назад ее открыл доктор Нордштрем, в ней побывало великое множество страдалиц — тех, чьи хвори успешно лечатся ванной из подогретой морской воды и затем часовой прогулкой по пляжу под кружевным зонтиком.

До этого заведения можно было спокойно дойти пешком — оно, как помнил Лабрюйер, находилось где-то меж Дуббельном и Мариенхофом.

— Ларисочка вам этого не простит, — сказал Стрельский.

— Вот уж действительно, — и Лабрюйер показал Стрельскому письмо.

— Ого! — сказал тот. — Та самая?

— Да вот же и подписано: «Преданная вам Рижанка». Мне это не нравится. Я, кажется, знаю, кто эта особа. Прямо шахматный этюд в два хода! Сперва мне посылают немалую сумму, потом зовут на свидание — и отказаться я не могу! И я получаю шах и мат прямо в свой дурацкий лоб из прелестного дамского револьверчика системы «Велодог».

— Нет, револьверчика не будет. А будет длинное и тонкое лезвие, причем дама прекрасно знает, меж какими ребрами его втыкать, — серьезно произнес Стрельский.

— Да, это она, похоже, знает…

— Но я не вижу другого способа схватить ее.

— Так ли нужно ее хватать?

— Нужно. Она — сообщница убийцы — а может, убийца — она и есть…

— Спаси и сохрани! — Стрельский перекрестился. — Вы что же, пойдете в одиночку на это дело? Вы до такой степени умом тронулись?

— Во-первых, у меня будет с собой револьвер. Это мой револьвер, если вы понимаете, о чем я. Мне все его выкрутасы известны. Во-вторых, я сейчас найду помощников.

— Мой юный друг, от меня проку мало! — сразу заявил Стрельский. — Хотя я могу исполнить какую-нибудь роль. Скажем, вашего кредитора, который гонится за вами и врывается, чтобы вас схватить в самую неподходящую минуту…

— А стрелять вы умеете?

— Боже упаси! Вот наших дам господа офицеры учили, а я же не дама, какой им резон обнимать меня, ставя мне руку и верную осанку?

— Это дело нужно обдумать… — и Лабрюйер действительно задумался.

В «Мариенбаде» его ждала ловушка. Очень вероятно, что даже дорогая шлюха не встретит его на пороге, а сразу — выстрел в грудь или стилет меж ребер. Количество своих врагов он даже смутно не представлял. Но уклониться от приглашения — проще всего. Какую же пользу можно из него извлечь?

План сложился быстро, и был он наподобие лестницы. Ступенька первая — немедленно мчаться на разведку и понять, что это за флигель такой, как расположен, точно ли в четырнадцатый нумер вход только с улицы, или со стороны пляжа, или даже из соснового леса, который покрывает дюны. Затем по возможности узнать, кто снял этот чертов нумер. Затем — пустить в ход старое правило: доброму молодцу и окно — дверь. То есть — войти к даме не в дверь, а явиться пред ней на манер архангела с пламенеющим мечом, то бишь с револьвером. Но и это еще не все…

Если дама там одна — ее нужно упустить. Чтобы агенты, ждущие у флигеля, пошли за ней, а она привела их к своему тайному логову. Там могут найтись прелюбопытные вещи!

— Я должен телефонировать в Ригу, — сказал Лабрюйер. — Скорее на дачу!

— Стойте, стойте, куда вы?! — закричал Стрельский.

Для выступлений он обувался в дорогие и узкие туфли, а для пешего хождения — растоптанные, и сейчас стоял в одних носках — шелковых, но дырявых.

Орманы знали расписание концертов и спектаклей на штранде, подъезжали к концу и разбирали публику. Так что возле зала Маркуса всегда можно было взять бричку. Лабрюйер прыгнул в первую попавшуюся и минуты три злился, дожидаясь Стрельского. Старик прибежал, уселся и перевел дух.

— Ф-фу! А когда-то я на едином дыхании мог произнести треть монолога Гамлета…

— Едем! — приказал Лабрюйер.

Он уже мечтал, как будет звонить Линдеру и объяснять ему необходимость агентов наружного наблюдения.

Но у калитки ждали Танюша и Николев.

— Вот визитка, — Танюша протянула кусочек плотной бумаги. — Визитка Таубе! Я ее нашла!

— Потом, Тамарочка, потом…

Лабрюйер, все еще немного прихрамывая, поспешил к телефонному аппарату.

Но тут-то и стряслась беда — комната Кокшарова, в которой был подвешен к стенке этот аппарат, оказалась заперта. Хотя кто-то там, несомненно, был. И даже понятно кто — Терская с Кокшаровым. Видимо, решили перед поздним ужином провести полчаса наедине.