Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя

— Слава те господи, — ответил, поворачиваясь к нему, Енисеев-Дитрихс. — Я уж боялся, что испугаетесь и не придете. А так убегался, что ноги не держат. Думал, засну, вас дожидаючись.

— Говорят вам, руки вверх!

— Вы догадались, что это я вас позвал? Судя по револьверу — догадались. Да вы залезайте в комнату. Нам есть о чем поговорить, — невозмутимо стоя под револьверным дулом, предложил Енисеев-Дитрихс. — Не бойтесь, поить пивом и водкой не буду. Ей-богу, не до того. Как вы себе представляете доставку меня в сыскную полицию? Мне лезть к вам в окошко? Вас ждет внизу господин Мюллер на синем «Руссо-Балте»? Эй, эй!

Енисеев-Дитрихс шарахнулся за кафельную печку и все переговоры вел уже оттуда.

— Вы ведь могли сейчас застрелить меня, брат Аякс, — сказал он. — По глазам было видно. Но шутки в сторону. У меня для вас сообщение от человека, которого вы уважаете и который вас уважает, в том числе и за бегство из сыскной полиции.

— Кто же этот странный человек?

— Начальник Московского уголовного сыска господин Кошко. Тот самый, под чьим началом вы служили в Рижской сыскной полиции с девятисотого по девятьсот пятый год.

— Вот только блефа в нашей с вами тесной дружбе еще недоставало, господин Аякс.

— Говорю вам — у меня для вас от него письмецо. По моей просьбе доставлено срочно поездом. Почерк узнаете? Или устроить вам телефонные переговоры?

— У вас? Для меня? Письмо от Кошко?

— Держите.

Письмо было без конверта, просто сложенный вчетверо листок.

— Подделать почерк несложно.

— Я нарочно в телефонном разговоре просил, чтобы там были упомянуты обстоятельства, известные лишь вам двоим. Или полезайте сюда, или я выйду из-за печки — знаете, с моими усами не стоит напрашиваться на должность таракана запечного, а то так оно и прилипнет… Я могу положить письмо на подоконник.

— Вы остроумны, господин Дитрихс. Чтобы взять письмо, я должен буду положить револьвер. Прекратите блефовать!

— Ну, придется мне, видно, как ревнивому супругу, прочитать цидулочку, не мне адресованную. Слушайте. «Уважаемый г-н Гроссмайстер. Памятуя о ключе с двумя бородками и о куриной скорлупе в пепельнице, внимательно выслушайте, что вам скажет г-н Енисеев…» Что за скорлупа?

— От пасхального яйца, красная… — ошалев от удивления, ответил Лабрюйер. — Я не знаю, как вы раздобыли это, — сказал он, — и завтра же телефонирую Аркадию Францевичу.

— Как вам будет угодно. А лучше бы прямо сейчас. Он предполагает, что вы будете его искать, и сказал, что для вас будет доступен в любое время. Там внизу приписан его домашний номер. К аппарату подходит его лакей, Иван Андронович. Сразу назовите свое имя.

Енисеев-Дитрихс подошел, положил письмо на подоконник и опять убрался за печку. Лабрюйер прищурился — точно, почерк был знакомый.

— Что это значит? — спросил он.

— Значит то, что вы, образно говоря, охотились на зайца — а рискуете пристрелить медведя. Вы все еще считаете, что я — Алоиз Дитрихс?

— Да. Вас уверенно опознала фрау Хаберманн. Может быть, вас завербовало какое-нибудь ведомство, выслеживающее политических преступников? Говорят, охранка не брезгует преступными элементами.

— Эх, как все запуталось…

— Если вы так близко знакомы с господином Кошко, что нанялись к нему в почтальоны, то должны знать, до какой степени он не любит охранку.

— Я знаю другое — отчего такой талантливый, даже гениальный сыщик, как Аркадий Францевич, подал рапорт о своем переводе из Риги в какой-нибудь другой город. Ему угрожали господа революционеры — с охранкой-то он не ладил, а налеты этой публики на рижские банки успешно расследовал и виновных отправлял за решетку. Но это — так называемые споры славян между собою. К делу, в которое вы уже ввязались, оголтелые революционеры отношения не имеют, а те, кого Господь не совсем еще лишил разума, окажутся на той же стороне фронта, что и вы. Если бы я был преступником, завербованным охранкой, господин Кошко не так бы ответил на мою скромную просьбу. Да залезайте вы в комнату, в самом деле! Увидят с улицы, поднимут шум.

— Отойдите к печке!

Лабрюйер исхитрился, не сводя револьверного прицела с Енисеева, влезть в комнату. Это было обычное помещение, доступное дачнику со скромными доходами: кровать с вязаным покрывальцем, тумбочка с керосиновой лампой, шкаф и умывальник, а печка навела на мысль, что его сдавали только в сезон, зимой же тут жил кто-то из хозяйских родственников.

Первым делом Лабрюйер сунул в карман письмо.

— Садитесь на кровать, а я постою, — сказал Енисеев. — Все-таки я лучше вашего прыгаю из окон. Ну, подумайте — может ли человек, по просьбе которого в шесть часов утра будят господина Кошко, быть преступником?

— Может, если это очень хитрый преступник, — упрямо отвечал Лабрюйер. Очень не хотелось опять идти на поводу у собрата Аякса, даже в мелочах, но он сел.

— Мне очень трудно будет оправдаться. Во-первых, с детства не приучен… Во-вторых, слишком много пришлось бы сказать такого, что вам ни к чему.

— Не нуждаюсь в ваших оправданиях.

— А револьвер-то вы все не опускаете, и сам Аркадий Францевич вам не указ. Ну так вспомним, что было в тот дурацкий вечер. Сперва во мне опознала Алоиза Дитрихса фрау Хаберманн, потом Водолеев вспомнил про портсигар. То есть два свидетеля — старушка и портсигар. Внушительно получилось, ничего не скажешь, — Енисеев усмехнулся. — Я понял, что пора удирать.

— Для чего же удирать, если вы не Дитрихс? Линдер отвез бы вас в сыскную полицию, и там бы это дело разъяснилось. Вы бы телефонировали господину Кошко…

— Так-то так, да только нельзя мне попадать ни в какую полицию. Мне там пришлось бы слишком много рассказать о себе.

— Что ж в этом плохого?

— Потом поймете. Слушайте — то, что я скажу, очень важно для вас. Хотя Селецкую выпустили на волю, но настоящий-то убийца не найден.

— Хм…

— Все еще не верите. Ну, давайте разбираться. Когда я от вас сбежал, то первая задача была — скрыться. Хотя очень хотелось сперва выкинуть в окошко Савелия. Ведь это он, сукин сын, подсунул мне портсигар, больше некому. И, поверьте, не за свои деньги он купил эту штучку. Вторая — узнать наконец, кто на самом деле Алоиз Дитрихс, чтоб он сдох! Согласитесь, мало приятного — идти на каторгу вместо какого-то Дитрихса…

— Соглашаюсь, — буркнул Лабрюйер. И вспомнил Стрельского, рассуждавшего об избытке, нарушающем достоверность. Похоже, он именно вопящего Водолеева имел в виду…

— Я знаю несколько столичных телефонных номеров, по которым могу получать всякие любопытные сведения. Так представьте — оказалось, что он действительно сдох. Командовал шайкой налетчиков, не брезговал контрабандой и в перестрелке с пограничным дозором был смертельно ранен. Я даже узнал, где этого Алоиза Дитрихса похоронили. Все было с такой точностью документировано — хоть заказывай по нему панихиду.