Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя

— Я по своим каналам узнал то же самое. Но, глядя на вас, засомневался…

— Ну и норов у вас. Так вот, по бумагам Дитрихс десять лет, как приказал долго жить. Но вот вопрос — кому он приказал долго жить? Видите ли, брат Аякс, на Стрельского в лесу напал не я. На кой мне его пустой кошелек и две карточки, если я могу те же самые карточки получить у фотографа или даже купить у билетерши в зале? Значит, карточки срочно понадобились кому-то другому, а для чего? И этот человек даже не знал о существовании карточек, он следил за Стрельским в надежде, что тот приведет к фрау Хаберманн. И мерзавец вывел старика из игры, когда понял, к какому хутору он идет через лес. Итак? Что произошло? Думайте, Аякс, думайте! Догадались? Я вот догадался! Подсказываю — фрау Хаберманн очень милая домашняя старушка. Она выходит из дому только в церковь да в кондитерскую. Она боится пьяных орманов, брехливых собак, сварливых лавочников… ну?..

— Ей показали карточку, чтобы она могла вас опознать! — воскликнул Лабрюйер. — Ее запугали и принудили, но… но это значит…

— Это значит — кто-то знал, что вы идете по следу убийцы фрау фон Сальтерн, что вы заподозрили меня, что вы хотите в самое ближайшее время устроить нам очную ставку — фрау Хаберманн и мне. Значит, нужно, чтобы вы окончательно в этом убедились, сдали меня Линдеру и приняли лавровый веночек из рук госпожи Селецкой! А настоящий убийца вздохнет с облегчением и займется своими делами, не боясь, что вы откуда-то спрыгнете ему на голову с револьвером.

— Если вы не врете…

— Предположите на пару минут, что не вру.

— …то Водолеев подкуплен и докладывает о моих разговорах со Стрельским. Кто же знал, что его нужно опасаться? — Лабрюйер замолчал. — Но ведь и вы могли прекрасно все слышать, узнавать мои планы! Отчего я должен вам верить, Енисеев? Кто вы такой?

— Тьфу ты, сказка про белого бычка… Прежде всего — я такой же Енисеев, как вы — Лабрюйер. Оба мы — порождение лихой фантазии господина Кокшарова!

— Перестаньте паясничать.

— Простите, не могу. Когда Кокшаров наконец пинками выгонит меня из труппы, я с горя пойду и наймусь «августом» в цирк Саламонского. Там мои смехотворческие таланты оценят по достоинству.

Лабрюйер встал.

— Ступайте в цирк Саламонского, карьера «августа» вам обеспечена. Считайте, что я вам поверил. А я как-нибудь уж постараюсь распутать это дело без вас.

— А вы мне нравитесь, брат Аякс. У вас есть характер. Добротный, тяжеловесный, каменный немецкий характер. Папенькино наследство, так? Да сядьте же! — крикнул Енисеев.

Слушать такие комплименты и выполнять такие приказы Лабрюйер не мог. Он, вскочив, боком вывалился в дверь и чуть не сверзился с лестницы.

В палисаднике он фыркнул — кажись, злость накатила вовремя, а вот теперь начнется настоящая игра. Енисеев вряд ли останется ночевать в пансионе — номер, скорее всего, был снят только для беседы с собратом Аяксом. Значит, изругав упрямого собрата, он пойдет прочь — туда, где имеет тайное местожительство. А за ним — парочка велосипедистов-молодоженов…

Нужно было спокойно обдумать все, что сказал Енисеев, и еще раз прочитать письмо Кошко.

Лабрюйер вышел на пляж.

Справа и слева от каменного спуска стояли скамейки со спинками — для созерцателей заката и морского пейзажа. На одной сидел высокий крупный человек. Он, ссутулившись, уперся правым локтем в колено. Лабрюйер подошел и сел рядом.

— Больно скоро отпустила вас прелестница, — сказал Стрельский.

— У прелестницы во-от такие усищи, — ответил Лабрюйер и сделал забавный жест, придуманный Водолеевым для характеристики Енисеева: приложив обе руки к щекам, выставил вперед полусогнутые пальцы и пошевелил ими. Получилось похоже на знатные енисеевские усы.

— Он?

— Он…

— Что-то вы, мой юный друг, нерадостны.

— Пытаюсь вспомнить, о чем мы толковали в присутствии Водолеева.

— Понятно…

— Вы ведь сразу поняли, что он подкуплен.

— Не сразу.

— Отчего вы хоть не намекнули? Отчего позволили мне считать себя победителем? — уныло спросил Лабрюйер. — Я не мальчик, в таких конфетках не нуждаюсь… И мне однажды был дан хороший урок — не лезь в победители, не лезь, сперва досконально все исследуй! И что же — опять?

— Я не хотел говорить вам о своих домыслах, видя, как вы взбудоражены, — объяснил Стрельский. — Вы бы сразу притащили на дачи Линдера и натворили с ним дел. А в этой истории, как я понимаю, под ударом Тамарочка. Если бы вы с Линдером торжественно арестовали нашего иудушку, неизвестно, что бы учинили его наниматели. Но как вы-то поняли, что Савелий наш — предатель? Вам Енисеев объяснил?

— Я не ему поверил, а вам, — строптиво ответил Лабрюйер.

— Значит, убийца все еще не найден?

— Выходит, так. Чертов Водолеев! Ему было очень удобно сообщать все, что у нас на дачах происходит, — достаточно в потемках подойти к забору! А истинный убийца лишь посмеивался! Но почему? Я думал, ваша актерская братия более дружна. Вспомните, как собирали средства на адвоката…

— У Савушки та же беда, что у Ларисочки, — Стрельский вздохнул. — Годы идут, а денег нет. И на горизонте мрачным призраком встает огромная серая тяжелая дверь с выщербленным порогом и липкой от грязи ручкой. Знаете, что это за дверь? В богадельню. Очень легко купить старого артиста, мой друг, очень легко. Он — самое беззащитное в свете существо…

— Но вас-то так просто не купишь.

— Почем я знаю? Может, через десять лет и я охотно продам первородство за чечевичную похлебку.

— Нет, вы из другого теста.

— Тесто имеет свойство прокисать. Вам знаком шекспировский Фальстаф? Нет? Я так и думал. Он очень вовремя помер — когда перестал быть нужным принцу Гарри. И, умирая, тосковал о зеленых лугах. Дай Бог всем нам вовремя помереть.

— Аминь, — сказал Енисеев. Он беззвучно подошел по холодному и рыхлому песку и сел рядом со Стрельским. — Давайте я хоть вам объясню, что не убивал фрау фон Сальтерн. Поскольку этот господин меня и слушать не желает.

— Ну, объясняйте, — Стрельский усмехнулся.

— Одно то, что меня грубыми способами пытались выдать за убийцу, говорит в мою пользу. Я знаю, вы догадались, что Водолеев — осведомитель. Но он же плохо сыграл роль! Он хотел взять глоткой! Вы же это видели и поняли, Стрельский!

— Савушка — плохой актер, юные друзья мои. Передразнить может, сыграть нутром — нет. Если ему покажут— он отлично повторит. А тут ему не показали. И он сделал все что мог, в меру своего скромного таланта. Но я, видно, хотел его оправдать… Я думал об этом — и искал оправдания… мы же лет восемь колесим вместе — из Вологды в Керчь, из Керчи в Вологду…

— А фрау Хаберманн?

— Вот она-то как раз неплохая актриса. Ей можно было поверить. Но это, наверно, ее последняя роль.