Дарья Плещеева - Аэроплан для победителя

А ужин ожидался замечательный — праздновали возвращение Селецкой. Обе дачные хозяйки пекли пироги, из Риги Лабрюйер со Стрельским привезли лакомства и десять фунтов венских сосисок. До сих пор Лабрюйер не знал, что такое — поздние актерские ужины, когда артисткам наплевать на собственную талию, актерам — за завтрашнюю головную боль. Он и сейчас не понимал этой эйфории после концерта или спектакля, этого праздника наперекор всему. На сей раз, правда, повод имелся — но и ужас какой-то в придачу, потому что Селецкая явно желала разговора и объяснения, а он к такому разговору совершенно не был готов. Она будет благодарить, он — отвечать, что его скромная помощь не стоит такой бурной благодарности, и получится какая-то ерунда. Способность привести беседу с женщиной ко маловразумительной ерунде Лабрюйер за собой, увы, знал; хоть Стрельского нанимай, чтобы красиво и артистично поведал Валентине о тайных чувствах…

Но есть ли слово, чтобы определить эти чувства?

Таких слов Лабрюйер побаивался.

Он понимал, что сидеть перед кокшаровской дверью нелепо, даже стыдно, однако аппарат был ему необходим, и он нервничал. Чтобы чем-то занять себя, вытащил из кармана визитку Таубе.

— Фридрих-Иоганн Таубе, — прочитал он. — Ну да, на русский лад — Федор Иванович… как и положено остзейскому немцу… Копельштрассе, ага, — а внизу уже по-русски — Копельская улица, дом четырнадцать. О, и телефонный номер есть!.. И что дальше?..

Каждую минуту улетающего времени он воспринимал болезненно. Разумеется, час после концерта — понятие растяжимое, и «Рижанка» никуда не уйдет, даже если Лабрюйер опоздает… Но пока из Риги доберутся агенты!..

Там, под дверью, его и нашел Стрельский.

— Мой юный друг! — изумился он. — Это как же понимать-то?!

— Телефонный аппарат, — хмуро сказал Лабрюйер. — На дамской даче его нет, а к соседям в такое время ломиться — ну…

— На что вам аппарат?

— Вызвать сюда Мюллера и агентов. Он бы их собрал по городу и привез. Фирста, Лещенко, Амтмана, Григорьева…

— Разве вам для этого не нужно сперва договориться с начальством?

— Я сам себе начальство. А агентам уплачу из тех денег, что прислала «Рижанка»! Это будет уморительно!

И он рассмеялся.

— Валентиночка все спрашивает, где вы, так вот и надо бы… — намекнул Стрельский.

— Ничего не надо, — буркнул Лабрюйер.

За дверью зазвенел смех счастливой женщины.

— Ах, — сказал Стрельский. — И для меня ведь так смеялись… Подошли бы вы к ней, что ли, ручку поцеловали…

— Я просто не знаю, как с ней говорить.

Это была чистая правда, и Стрельский понял.

— Не поступить ли разумнее? — спросил он. — Когда эти голубки улетят из гнездышка, они там погасят свет. Куда выходит окно, мы знаем. Они присоединятся к застолью, а вы в комнату — шмыг! Идем, идем, если вас тут застанут — это будет даже не смешно.

У него хватило такта не сажать Лабрюйера за столом рядом с Валентиной. Стрельский ловко устроил его на самом краешке скамьи.

Стол этот, врытый в землю, был во дворе дамской дачи. В белую беседку после убийства никто из дам даже заходить не желал, а не то что там питаться. Ужин на свежем воздухе, под открытым небом; ужин сплошь из деликатесов; ужин, когда места мало, все жмутся друг к дружке и рождаются непредвиденные объятия; ужин-праздник — вот что получилось у артистов, и никто даже не заикнулся о Сальтерне. Много смеха было, когда труппа рассказывала, как скидывалась на адвоката. Селецкая в конце концов тоже развеселилась, но в меру — слишком недавно были печальные события.

Выждав после прихода Кокшарова и Терской несколько минут, Лабрюйер удрал.

Линдер отсутствовал — его молодая жена сказала, что он поехал отвезти деньги матери, будет через полчаса; телефонного аппарата там нет.

Агент Фирст отсутствовал; соседка, которая обычно звала его к аппарату, ничего объяснить, естественно, не могла.

Агент Лещенко только что был вызван и убежал.

Агент Амтман отравился несвежей печенкой.

Агент Григорьев сказал, что у него был неприятный разговор с Горнфельдом, так что в ближайшее время он будет выполнять только поручения инспекторов сыскной полиции.

Агент Самойлов, которого беспокоить не хотелось, попросил, чтобы Лабрюйер телефонировал Линдеру, а тот — ему, с подтверждением, что можно действовать…

А время шло…

В комнату Кокшарова, где Лабрюйер маялся с телефонным аппаратом, заглянул Николев.

— Тамарочка сказала, что вы непременно здесь. Приходите к столу!

Лабрюйер посмотрел на юношу — и решился.

— Николев, я сейчас пойду в беседку, приведите туда Тамарочку. Да — и Стрельского!

Другого выхода не было — того, кто расставил ловушку, следовало поймать в другую ловушку. Дама это или Енисеев-Дитрихс, будь он неладен!

Естественно, Стрельский сразу вспомнил про все свои ревматизмы. Естественно, Танюша пришла в буйный восторг и, не дожидаясь даже намека, помчалась за револьвером. Естественно, Алеша, уразумев, что речь идет о шайке, невзлюбившей его жену, с радостью согласился участвовать в экспедиции.

— Но сперва давайте телефонируем в Ревель, Александр Иваныч, душка! — взмолилась Танюша. — Раз уж мы возле аппарата! Нужно же понять, что это за Таубе такой!

— Какой смысл звонить ему в Ревель, если он сейчас в Риге? — разумно спросил Лабрюйер.

— А если в Ревеле его жена? А он тут за госпожой Зверевой увивается!

— Боже мой… — прошептал Лабрюйер, которому сразу стала ясна идея: донести супруге на ловеласа.

Танюша уперлась, настаивала, чуть не плакала. Стрельский уговаривал не спорить с дамой, ибо это сокращает срок жизни и прибавляет седых волос. Время летело стремительно — чтобы поскорее помчаться в «Мариенбад», Лабрюйер согласился телефонировать.

— Вы по-хитрому, вы попросите позвать самого Таубе! — учила Танюша, пока телефонная барышня выполняла заказ. Год, проведенный в обществе актрис, дал ей, по мнению Лабрюйера, больше, чем требуется невинной девице.

С Ревелем соединили не сразу и после всяких приключений — воя и свиста в трубке, обрывков немецких фраз, внезапной глухоты телефонной барышни. Наконец сработало.

— Прошу позвать господина Таубе, — покорно сказал по-немецки Лабрюйер. — Что? Как?.. Очень сожалею, и все же… Что это за болезнь? Простите меня… Еще раз простите… Но это, возможно, недоразумение? Мне нужен адвокат Фридрих-Иоганн Таубе! Простите меня!.. Может быть, сын? Племянник? Еще раз простите меня!

— Что там такое? — спросил озадаченный извинениями Лабрюйера Стрельский.

— Ничего, — укладывая трубку на подставку, отвечал Лабрюйер. — Герр Таубе, Фридрих-Иоганн, ревельский адвокат, лежит у себя дома на смертном одре. Да, помирает.