Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

Но как будто судьбе угодно было исполнить его желание, он увидел невдалеке, на бульваре, светлую движущуюся точку – фонарь тряпичника.

– Ночью нечего важничать, – подумал мнимый маркиз, – пойду попрошу огня у Диогена.

Он подошел к тряпичнику.

Этот тряпичник оказался женщиной.

– Эй, тетка! – сказал Рокамболь. – Можно закурить у твоего фонаря?

При этом голосе тряпичница мгновенно остановилась и выронила свой крюк.

Рокамболь подошел еще ближе, и свет фонаря упал прямо на его лицо.

– Силы небесные! – вскричала старуха хриплым голосом. – Да ведь это мой сыночек!

Рокамболь отшатнулся.

– О, я узнала тебя! – продолжала старуха, раскрывая объятия для маркиза де Шамери, – это наверное ты… хоть лицо твое и переменилось. Это ты, Рокамболь!

– Ты с ума сошла, старушенция! – сказал мнимый маркиз, освоив опять английское произношение.

– Сошла с ума? Нет, мой голубчик, ты – Рокамболь, дорогой сыночек мамаши Фипар.

И вдова Фипар хотела кинуться на шею Рокамболю, но он презрительно оттолкнул ее.

– Прочь! Старая пьяница! – сказал он. – Я тебя и в глаза не видел… сохрани бог человека моего звания…

– Что это? Что это? Ты, кажется, важничаешь? Загордился и сделался неблагодарным?

Холодный пот выступил на лице Рокамболя. Если тряпичница узнала его теперь, ночью, то, наверное, узнает и среди белого дня.

Маркиз понял, что лучше всего сдаться.

– Молчи! – сказал он шепотом. – Лучше потолкуем порядком…

– А, так ты узнал меня?

– Ну да, черт тебя дери!

– Так ты по-прежнему Рокамбольчик мамаши Фипар? – продолжала старуха, стараясь придать своему отвратительному голосу ласковый тон.

– По-прежнему.

И Рокамболь, изменив тон и позу, не погнушался кинуться в объятия старухи и осквернить свою элегантную одежду прикосновением к ее лохмотьям. Но, прижимая ее к своей груди, он сказал ей:

– Говори шепотом, мамаша, и погаси фонарь.

– Зачем?

– Затем, что рыжая следит за мной.

– А ты ведь одет, как принц!

– Это ничего не значит. Старуха погасила фонарь.

Рокамболь озирался недоверчиво. Ночь была темная, бульвар – безлюден.

– Пойдем, сядем под мост, – продолжал Рокамболь, – только там и можем мы разговаривать.

И он любезно подал руку отвратительной старухе.

– Ах, – прошептала она с волнением, – я знала, что ты не изменишься к своей мамаше!

– Да, да, только молчи.

И Рокамболь, недоверчиво осмотревшись кругом, повел тряпичницу по направлению, противоположному тому месту, где стоял его экипаж, и уселся с нею под мостовою аркой.

Вокруг них царствовало глубокое безмолвие, слышался только глухой плеск воды о мостовые столбы. Непроглядная тьма окружала их, и где-то вдали мерцали тусклые фонари на набережной Сены, у моста Согласия.

– Ну, – сказал Рокамболь, – теперь ты можешь дать волю своему языку. Где ты живешь? Я приехал в Париж только две недели назад и везде отыскивал тебя, но напрасно.

– Ты говоришь правду?

– Что за глупый вопрос! Разве можно забыть свою мамашу?

– Однако ты не вспоминал меня целых пять лет.

– Это вина не моя: я прятался.

– Что-о?

– Или лучше сказать, прогуливался.

– Где же?

– Ботани-Бее, где я прожил четыре года.

– А теперь срок твой кончен?

– Какое! Мне еще остается сидеть двадцать шесть лет, но я решился выйти на чистый воздух, сделал два лье вплавь, и американский корабль взял меня в матросы. Давно ли ты в Париже?

– Две недели.

– Немного. Я промышляю карманным мазурничеством. А ты?

– Мне все неудачи. Вот видишь, я дошла уж до ремесла тряпичницы. Ах, все перевернулось вверх дном. Кажется, сэр Вильямс лишился языка в последней баталии, по крайней мере, так сказал мне Вантюр.

Рокамболь вздрогнул.

– Как! – сказал он. – Ты видишься с Вантюром?

– Частенько. Мы по временам выпиваем вместе по стаканчику.

– Где ты живешь?

– В Клиньянкуре.

– А он?

– На площади Бэлом.

– Черт тебя дери, мамаша! – подумал Рокамболь. – Тебе не поздоровится от того, что ты видишься с Вантюром и повстречалась со мной!

– Ну, старуха, – прибавил он громко, – так я навещу тебя!

– Когда?

– Завтра.

– Наверное, мой голубочек?

– Наверное. А пока я подарю тебе два луидора.

– Два луидора! – вскричала Фипар, давно не имевшая такой громадной суммы в своем распоряжении, – теперь мне и сам черт не брат!

Рокамболь сделал вид, что роется в карманах, но между тем внимательно прислушивался к смутному и отдаленному шуму, долетавшему до его уха. Потом, отдав два луидора старухе, жадно протягивавшей руку, он почувствовал вдруг прилив нежности.

– Дорогая моя мамаша! – сказал он и, обвив ее шею руками, прибавил:

– Я обожаю тебя.

– Ты задушишь меня! – проговорила она.

– То есть удавлю! – отвечал он, и кисти рук его обвились, как клещи, вокруг шеи старухи, сжали ее, сжали крепко, еще и еще крепче. Старуха пыталась отбиваться, но руки Рокамболя были железные…

– Ты узнала меня, – сказал он, – и ты все еще видишься с Вантюром.

Старуха отбивалась еще несколько минут, потом судорожные движения ее стали постепенно уменьшаться и, наконец, совсем затихли. Тогда Рокамболь толкнул ее и бросил в Сену. Черная волна унесла мертвое тело к неводам Сен-Клу, а маркиз де Шамери пошел к своему экипажу. >>

На следующий день после свидания Рокамболя с Концепчьоной герцог де Шато-Мальи увидал при своем пробуждении Цампу, сидевшего у его изголовья с таинственным видом, который заинтриговал молодого человека.

– Что ты тут делаешь? – спросил герцог.

– Ожидаю пробуждения вашего сиятельства.

– Зачем? Ты знаешь, что я всегда звоню.

– Точно так-с, ваше сиятельство.

– Ну, так что же тебе нужно?

– Если б ваше сиятельство позволили мне говорить…

– Говори!

– Несколько свободнее…

– Как свободнее?

– То есть забыть на минуту, что я слуга вашего сиятельства, тогда я, может статься, говорил бы яснее.

– Ну хорошо, говори.

– Простите меня, ваше сиятельство, что я знаю некоторые подробности.

– Чего?

– Я служил шесть лет у покойного дона Хозе.

– Знаю.

– И мой бедный барин удостаивал меня своим доверием.

– Совершенно верю.

– Он даже…

– Делал тебя наперсником своим, не так ли?

– Иногда-с.

– Ну?

– Тогда-то я и узнал многое о доне Хозе, об его кузине сеньорите де Салландрера и…

– И о ком еще?

– И об вашем сиятельстве.

– Обо мне? – проговорил герцог, вздрогнув.

– Дон Хозе не очень любил сеньориту Концепчьону.

– А ты думаешь?

– Но ему хотелось жениться на ней из-за приданого и титулов.

– Понимаю.

– Но зато и сеньорита Концепчьона крепко ненавидела его.

При этих словах герцог де Шато-Мальи встрепенулся от радости.