Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

– Отчего? – спросил он.

Цампа счел долгом проявить замешательство.

– Во-первых, – сказал он после минуты нерешимости, – она любила брата дона Хозе.

– Дона Педро?

– Да-с…

– А потом?

– Разлюбив дона Педро, она полюбила, может статься, другого.

Слова эти произвели в герцоге странное, неведомое волнение.

– Кто же этот… другой? – спросил он.

– Не знаю, но… может быть…

– Договаривай же! – сказал герцог нетерпеливо.

– Я не могу произнести имени, но могу рассказать вашему сиятельству некоторые обстоятельства…

– Рассказывай.

Герцог весь обратился в слух.

– Однажды вечером, полгода назад, – начал Цампа, – дон Хозе послал меня с письмом к герцогу де Салландрера. Его сиятельство сидел один с сеньоритой Концепчьоной в своем кабинете, дверь в прихожую была полуоткрыта, и я мог слышать следующий разговор.

– Милое дитя мое, – говорил герцог, – красота твоя ставит меня в чрезвычайное затруднение. Сейчас у меня была графиня Артова с предложением тебе от герцога де Шато-Мальи.

Эти слова задели мое любопытство, я посмотрел через дверь и увидел, что сеньорита очень покраснела. Она ничего не ответила, а герцог продолжал:

– Шато-Мальи обладают громким именем, большим состоянием, и мне было очень прискорбно отказать, но ты знаешь, что я не мог поступить иначе.

– Что же ответила сеньорита де Салландрера? – спросил тревожно герцог де Шато-Мальи.

– Ничего-с, только вздохнула и побледнела, как мертвец.

Герцог содрогнулся и посмотрел на Цампу.

– Берегись, – сказал он, – если ты лжешь…

– Никак нет-с. Месяц назад, когда я просил у сеньориты Концепчьоны рекомендательного письма к вашему сиятельству…

– А! Ты сам просил его?

Тонкая улыбка мелькнула на губах португальца.

– Я знал, что сеньорита не откажет мне, – сказал он, – и что ваше сиятельство уважит ее просьбу.

– Ты рассчитал очень верно. Ну, дальше?

– Когда я произнес ваше имя и сказал, что желаю поступить к вашему сиятельству в услужение, сеньорита очень покраснела, но не сказала ни слова и дала мне письмо.

– Ну, и что же?

– Я заключил из этого, что ваше сиятельство и есть этот самый…

– Замолчи! – отрывисто проговорил де Шато-Мальи.

– Позвольте мне сказать еще одно словечко.

– Что такое?

– Дон Хозе умер.

– Знаю.

– Сеньорита Концепчьона все еще не замужем.

– И это знаю.

– Она воротилась.

Герцог подпрыгнул на постели.

– Воротилась! – вскрикнул он. – Она воротилась?! Она воротилась?

– Вчера утром.

– И с герцогом?

– С герцогом и с герцогиней.

При этом известии мысли герцога как-то перепутались. Он поспешно вскочил и начал одеваться, как будто собирался ехать сейчас же.

Но это лихорадочное нетерпение было непродолжительно, холодный рассудок одержал верх, и герцог де Шато-Мальи ограничился тем, что спокойно спросил Цампу:

– Каким образом узнал ты, что герцог де Салландрера воротился?

– Мне сказал вчера вечером его камердинер.

– А?..

– И я думал, что ваше сиятельство будете не прочь узнать эту новость.

– Хорошо, ступай! – отрывисто проговорил герцог. Цампа вышел безмолвно, а герцог де Шато-Мальи сел к бюро, облокотясь головою на руки, и задумался.

– Боже мой! – проговорил он наконец после минуты молчания. – Если Цампа сказал правду! Если… она… любит меня… Боже мой.

Герцог взялся за перо и дрожащею рукою написал следующее письмо герцогу де Салландрера:

«Герцог, теперь, вероятно, вы уже знаете через графиню Артову, как важно и необходимо для меня переговорить с вами. Узы близкого родства, связывающие нас, служат мне гарантией вашей благосклонности, и вы совершенно осчастливите меня, если позволите приехать к вам.

С истинным к вам почтением имею честь быть

Вашим покорным слугой. Герцог де Шато-Мальи».

Запечатав письмо, герцог позвонил.

– Цампа, – сказал он вошедшему слуге, – отнеси это письмо в отель де Салландрера и подожди там ответа.

– Слушаю-с, ваше сиятельство.

Цампа взял письмо и направился к двери.

– Возьми мой кабриолет или верховую лошадь, чтобы ехать скорее.

Цампа поклонился и вышел.

По утрам герцог постоянно ездил верхом, и во дворе его всегда стояла готовая оседланная лошадь.

– По приказанию барина, – сказал Цампа, взяв лошадь из рук конюха и проворно вскакивая в седло.

И Цампа помчался в Сюренскую улицу, где жил Рокамболь в своем рыжем парике. Цампа подал ему письмо, которое Рокамболь распечатал с своею обычной ловкостью и прочитал. Затем Цампа рассказал ему свой недавний разговор с барином.

– Что прикажете делать? – спросил он.

– Исполнять в точности мои вчерашние приказания.

– Это письмо ничего в них не изменяет?

– Решительно ничего. Только… Рокамболь как будто обдумывал что-то.

– Тебе известно, – спросил он, – куда герцог положил рукопись своего родственника?

– Он спрятал ее в шкатулку сандалового дерева, где лежат также различные бумаги, акции, банковые билеты.

– Где стоит эта шкатулка?

– На письменном столе, в кабинете.

– Хорошо. Рокамболь задумался.

– Шкатулка всегда стоит там? – спросил он.

– Нет. Герцог прячет иногда ее в бюро. Но сегодня она на письменном столе, и герцог слишком взволнован, чтобы заниматься ею.

– Есть у тебя второй ключ к этой шкатулке?

– Еще бы!

– Отлично!

– Что прикажете делать?

– Во-первых, отнести это письмо и пасть к стопам сеньориты Концепчьоны, ты знаешь, зачем.

– Хорошо. А потом?

– Потом принеси мне ответ герцога де Салландрера к Шато-Мальи. Ступай.

Цампа ушел от Рокамболя и помчался, как стрела, в отель де Салландрера. Ему сказали, что герцог еще не просыпался, и он попросил лакея доложить сеньорите Концепчьоне, что он желает ее видеть.

Концепчьона плохо спала ночь и встала с рассветом.

Она очень удивилась, что Цампа желает ее видеть, и велела горничной привести его к себе.

Концепчьона чувствовала какое-то отвращение к Цампе; она знала, что он наперсник дона Хозе, и при жизни последнего не могла видеть его равнодушно. Но теперь любопытство победило в ней отвращение, и она приняла его.

Цампа вошел, по обыкновению, смиренно и униженно, отвесил низкий поклон сеньорите де Салландрера и взглянул на горничную. Концепчьона поняла, что он желает остаться с нею наедине, и выслала горничную.

– Сеньорита, – начал тогда Цампа, – к вам пришел молить о милосердии и прощении великий грешник, терзаемый упреками совести.

И Цампа преклонил колена.

– Какое же преступление сделали вы, Цампа? – спросила изумленная Концепчьона.

– Я изменил вам.

– Изменили… мне?

– Да, – ответил он униженно.

– Это каким образом? – спросила она надменно. – Разве вы были когда-нибудь у меня в услужении?