Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

«Тут герцог, позвонил, и я ничего больше не слыхал», – докончил Цампа.

Концепчьона была уничтожена и не отвечала.

– Теперь, сеньорита, – прибавил португалец, – если вам угодно довериться мне, то клянусь вам, что я уличу герцога де Шато-Мальи.

Концепчьона не успела ответить Цампе, как вошла ее горничная и сказала Цампе, что его сиятельство ждет его.

– Это ответ моему барину на письмо, которое я принес, – сказал Цампа шепотом молодой девушке. – Мы увидимся, – прибавил он, выходя из комнаты.

– Ну, мой бедный Цампа! – сказал герцог де Салландрера, только что прочитавший принесенное им письмо, – ты служишь теперь у герцога де Шато-Мальи?

– Только временно, ваше сиятельство, потому что вам известно, что я принадлежу вашему сиятельству телом и душой.

– Я сделаю что-нибудь для тебя в память моего бедного дона Хозе, который очень тебя любил.

Цампа приложил руку к глазам и отер воображаемую слезу.

– Но, – продолжал герцог, – черт меня побери, если я понимаю хоть одно слово из письма твоего нового господина. Впрочем, вот отнеси ему этот ответ.

Цампа взял записку герцога и побежал в Сюренскую улицу, где ждал его Рокамболь, который распечатал письмо тем же самым способом и прочитал следующее:

«Герцог, я не получал никакого письма от графини Артовой, если она писала мне, то, по всей вероятности, письмо пришло в Салландреру после моего отъезда, и его пришлют мне в Париж. Не знаю, на каких родственников намекаете вы, и буду очень рад, если вы объясните мне это. Жду вас к себе.

Ваш герцог де Салландрера».

Рокамболь запечатал опять письмо и, подумав с минуту, сказал Цампе:

– Твой барин одет?

– Они были в халате, когда я пошел.

– Куда кладет он ключи от бюро и от шкатулки?

– Всегда в карман, если он выезжает, и на камин в кабинете, когда одевается.

– Так, слушай меня.

– Слушаю-с.

– Из двух одно: или герцог поспешит в отель Салландрера и не вспомнит о знаменитой рукописи своего родственника, или же захочет взять ее с собой для полного удостоверения.

– Может быть.

– В таком случае спрячь ключи. Он поищет их, не найдет и отправится без рукописи.

– Хорошо. А потом?

– Когда он уедет, уничтожь рукопись.

– Каким образом?

– Сожги ее или, вернее сказать, сожги шкатулку, бумаги.

– И банковые билеты?

– О, добродетельный болван! Можешь смело положить их в карман. Разве пепел всех бумаг не одинакового цвета?

– Я тоже так думаю.

– Брось шкатулку в огонь.

– Понимаю. Вполне понимаю.

Герцог де Шато-Мальи, закутавшись в халат, шагал по кабинету, ожидая с невыразимым нетерпением возвращения Цампы.

Наконец, Цампа пришел с ответом. Герцог принялся читать записку, а Цампа между тем спрятал в рукав связку ключей, делая вид, что прибирает в комнате.

Но герцог не вспомнил ни о шкатулке, ни о ключах.

– Давай скорее одеваться, – сказал он Цампе, – и вели закладывать лошадей.

Через четверть часа после этого герцог де Шато-Мальи уехал в Вавилонскую улицу в отель Салландрера.

После его отъезда Цампа отпер шкатулку, взял из нее знаменитую рукопись, бросил ее в камин и затем, положив в карман около дюжины банковых билетов, бросил всю шкатулку в огонь. Окончив все это, он прехладнокровно поджег спичкой бумаги на столе и под столом и, заперев дверь кабинета, вышел из него.

– Через четверть часа я крикну: «Пожар!» – и пошлю за пожарными, – рассуждал он, – так как я не хочу допускать, чтобы отель сгорел весь. Он застрахован, а я не хочу разорять страховое общество.

Когда де Шато-Мальи приехал в отель де Салландрера, герцог ждал его в обширной комнате, меблированной хотя просто, но украшенной несколькими фамильными портретами, взятыми из галереи древнего испанского замка. При входе герцога де Шато-Мальи он встал и с достоинством пошел ему навстречу.

– Садитесь, – сказал он, указывая ему на кресло. Герцог де Шато-Мальи сообщил ему все то, что знал сам относительно бумаг, доказывавших, что он происходит из рода Салландрера.

Герцог де Салландрера был удивлен или даже, вернее сказать, просто поражен его словами.

– Не посмеялся ли над вами ваш родственник, письмо которого мне бы очень хотелось прочитать? – наконец, сказал он.

– Сегодня или завтра, – ответил ему де Шато-Мальи, – привезут бумаги, о которых я вам говорил. Что же касается письма, то оно будет у вас через десять минут.

Сказав это, герцог де Шато-Мальи встал и вышел из комнаты.

Садясь в карету, он крикнул кучеру: «Домой! Гони как можно скорей!»

«Странно, – думал он дорогой, – герцог, кажется, не верит мне».

Он скоро вернулся к герцогу де Салландрера и сообщил ему крайне печальную весть, что это письмо сгорело вместе со шкатулкой, в которой оно лежало.

Герцог де Салландрера был удивлен этим известием, но в особенности же он был окончательно ошеломлен словами своей дочери Концепчьоны, которая возбудила в нем подозрение к известию герцога де Шато-Мальи.

– Страннее всего то, – говорила Концепчьона с твердостью, – что у герцога сделался пожар именно в тот момент, когда он ехал к себе за бумагами, и что пламя постаралось так поспешно сжечь эти бумаги.

На этот раз подозрение болезненно зашевелилось в душе герцога.

– И к тому же, – добавила Концепчьона, вставая с места, чтобы уйти, – согласитесь, папа, что если графиня Артова действительно такая потерянная женщина, как говорит о ней баронесса Сен-Максенс, если она действительно дозволила себе изменить даже своему мужу, то ее родословные историйки, выкопанные ею где-то в южной России, быть может, такой же миф, как и ее высокая добродетель.

Герцог был так поражен этими словами, что не нашелся даже, что и сказать своей дочери.

В этот же день, в пять часов вечера, Рокамболь получил от Концепчьоны по городской почте записку следующего содержания:

«Приходите непременно сегодня вечером, мой друг. Нам угрожает новая опасность: один самозванец во что бы то ни стало хочет добиться доверия моего отца и убедить его, что в его жилах течет кровь Салландрера.

Если вы не придете ко мне на помощь, если вы не поддержите меня и не дадите мне совета, как мне поступить, отец мой, пожалуй, поверит всему и пожертвует мною ради своих родословных предрассудков.

Приходите, я жду вас.

Концепчьона».

– Цампа, должно быть, отлично выполнил возложенное на него поручение, – заметил Рокамболь сэру Вильямсу, после того как он прочел ему эту записку. – Концепчьона же уверена, что Шато-Мальи негодяй, и я, разумеется, не стану разуверять ее в этом.

Слепой отрицательно покачал головой и написал:

– Ты дурак, мой племянник.

– Неужели? Что же я должен, по-твоему, делать?

– Вот что.

И вслед за этим сэр Вильямс написал на доске еще две строчки.