Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

– Цампа! – вскрикнула она с удивлением.

– Донна Концепчьона! – проговорил португалец.

– Как же ты попал сюда?

– Я теперь служу у господина Алькада, – ответил Цампа.

– Но… давно ли?

– Со смерти герцога де Шато-Мальи.

При этом имени Концепчьона снова вздрогнула. В этот вечер она слышала это имя уже два раза, и во второй раз ей говорили одно и то же. Концепчьона вздохнула.

– Так это правда? – сказала она.

– Умер, сеньорита, – и уже два месяца.

Концепчьона посмотрела вокруг себя.

Зала, где они находились, была абсолютно пуста. Молодая девушка опустилась на диван и пристально посмотрела на португальца.

– Итак, герцог де Шато-Мальи умер? – спросила она опять.

– Два месяца тому назад.

– А от чего он умер? Цампа загадочно улыбнулся.

– В журналах и газетах, – проговорил он уклончиво, – писали, что он умер от карбункула…

– Что это за болезнь?

– Лошадиная болезнь.

– Но каким образом герцог мог захворать подобной болезнью?

– В журналах было написано…

– Мы говорим не о журналах, – перебила его Концепчьона. – Ты ведь был его лакей?

– Да, сеньорита.

– В таком случае ты должен знать, как он умер, лучше всяких журналов и газет.

– Все это правда, но он заразился не от лошади.

– Объяснись же, Цампа!

– Герцог умер от карбункула, точно так же, как и лошадь, – ответил португалец, – но герцог и лошадь заразились каждый особо, хотя и схожим образом.

– То есть – как же?

– Да очень просто – лошадь была уколота булавкой, напитанной в гниющем трупе другой лошади. Ну, а герцог?

– А герцог сам укололся об отравленную булавку, которая была воткнута в ручку кресла, на котором он обыкновенно сидел.

– Но кто же воткнул эту булавку в кресло? – спросила в испуге молодая девушка.

– Я.

– Нечаянно?

– Совсем нет, я ненавидел герцога, потому что знал, что вы его не любите.

Концепчьона заглушила в себе крик негодования и ужаса – она воображала, что лакей покойного дона Хозе, из привязанности к своему покойному господину, ненавидевшему, по его словам, герцога, счел своим долгом продолжать ненавидеть своего нового господина и даже убить его.

– Несчастный, прошептала она, – не думал ли ты угодить мне, сделав подобное преступление, и не воображаешь ли ты, что оно пройдет теперь для тебя безнаказанно?

Цампа пожал плечами.

– Я не для того воткнул булавку, – пробормотал он, – чтобы понравиться вам, сеньорита.

– Для чего же? Подлый человек! Или ты был недоволен герцогом?

– Я? О, нет… герцог наш был настоящий аристократ, а не какой-нибудь выскочка… он знал, что все мы люди, и обращался со мною очень хорошо.

– Но кто же заставил сделать тебя такое преступление?

– Один только страх.

– Какой страх?

– Боязнь за свою голову; был человек, который знал то, что ведал только один Бог, дон Хозе и я, то, что я был некогда приговорен к смертной казни в Испании.

Молодая девушка невольно вздрогнула при этих словах.

– Этот-то человек, продолжал Цампа, мог всегда донести на меня и отдать мою голову на отсечение.

– О, как все это ужасно, прошептала Концепчьона.

– Этот человек, добавил медленно Цампа, приказал мне убить герцога, и я повиновался ему

– Но кто же этот человек?

– Я не знаю его имени, – ответил Цампа, – или, лучше сказать, хоть и знаю его, но мне не позволено сказать его вам.

– Говори, несчастный!

– Если, сеньорита, вам угодно узнать подробнее о смерти герцога де Шато-Мальи, то потрудитесь обратиться за этим к графине Артовой.

Затем Цампа низко и почтительно поклонился Концепчьоне и ушел.

Концепчьона хотела удержать его, но едва привстала с дивана, как снова опустилась на него в изнеможении. Она не могла произнести ни одного слова. В ее голове все смешалось, и она чувствовала себя как бы во сне.

К счастию для нее, в это время к ней подошла донна Жозефа, искавшая ее по всем залам и аллеям сада.

– Ах! – вскрикнула она, подходя к бледной и трепещущей Концепчьоне. – Где вы были, мое дитя?

– Я искала вас, тетя…

– Но… и я также.

– В таком случае мы разошлись.

– Знаете ли вы, что теперь уже почти пять часов.

– Ну что же! Поедемте…

Когда Концепчьона приехала домой, то было уже совсем светло.

Она прямо прошла в свою комнату, где ее ожидала горничная, чтобы раздеть. При входе ее горничная взяла с камина толстый сверток бумаг.

– Что это такое? – спросила с удивлением молодая девушка.

– Право, не знаю, это было прислано на ваше имя.

– Кто принес?

– Какой-то незнакомый человек.

– Когда?

– Вчера вечером, когда вы изволили уехать на бал.

– При этом свертке не было никакого письма?

– Никакого.

– Хорошо. Раздень меня.

Концепчьона легла в постель, велела придвинуть к себе столик со свечой, отослала горничную и распечатала сверток.

В этом свертке заключалась довольно толстая тетрадь, написанная по-французски. В заглавии ее было написано следующее:

«История графа Кергаца, его брата сэра Вильямса и ученика последнего из них – Рокамболя».

– Что это такое? – прошептала Концепчьона и развернула тетрадь.

На ее первой странице был приклеен облаткою маленький листочек бумаги, на котором было написано карандашом:

«Когда девица Концепчьона получит эту рукопись, то она уже не будет находиться на бале, на котором она узнала так много. Ее просят убедительно – во имя самых священных интересов – прочитать эту тетрадь».

– Посмотрим, – прошептала молодая девушка, предполагая, что ей придется читать историю таинственного арестанта.

Эта тетрадь, написанная рукой графини Артовой, содержала в себе краткое, но ясное извлечение из долгой, описываемой нами истории и начиналась со смерти полковника де Кергаца, отца Армана, и оканчивалась наказанием, совершенным Баккара на корабле «Фаулер».

Графиня Артова умалчивала о новом появлении Рокамболя, и следы бандита исчезали со дня его отъезда в Англию.

Пробило десять часов, а Концепчьона еще не засыпала. Заинтересовавшись рассказом возмутительной истории, которая нам уже известна, она решила дочитать ее до конца, и в то время, как на часах било десять, она оканчивала читать последние строчки этой рукописи.

Окончив чтение, Концепчьона задумалась и наконец тихо сказала:

Что же тут общего между мной и всем этим?

Девица Концепчьона де Салландрера не могла даже и представить себе, что блестящий маркиз де Шамери, человек, которого она так страстно любила и который должен был сделаться ее мужем, был тот отвратительный бездельник, начавший свое поприще тому шестнадцать лет в Буживале в кабаке госпожи Фипар. Но если она не могла найти никаких соотношений между Рокамболем и маркизом де Шамери, то она точно так же не могла отыскать какой-нибудь связи между арестантом и прочими лицами прочитанной ею только что истории.