Понсон Террайль - Тайны Парижа

– В чем дело, мой добрый Иов?

– Кто эти господа?

– А тебе какое дело?

– А, догадываюсь: у вас дуэль.

– Ну так что ж!

– Однако, черт возьми! Я этого не хочу! – вскричал ворчун.

Арман расхохотался.

– Это почему? – спросил он.

– Почему?.. Да просто потому, что я обещал вашему отцу…

– Что такое ты ему обещал?

– Что вы будете здравы и невредимы…

– Кто же сказал тебе, что я буду убит на этой дуэли?

– Но ведь она первая… – проворчал растерявшийся старик.

– Всегда и во всем нужно начало.

– Нет, нет, господин Арман, вы не будете драться… Драться буду я, старик Иов… Ах, черт возьми! Пусть-ка явятся эти молодые господа. Я был старшим вахмистром гусарского полка, вот что!

– А когда у тебя бывали дуэли, то ты посылал других драться за себя?

– Черт возьми! – пробормотал ворчун, озадаченный этим ироническим вопросом.

– Вместо того, чтобы отчаиваться, – сказал Арман, – принеси-ка лучше рапиры; я немного набью себе руку.

Действительно, Арман два часа фехтовал со своим старым профессором; затем вечером он приказал подать себе лошадь и уехал в Лес, написав перед отъездом одному из своих друзей, что он рассчитывает на его услуги на следующее утро.

Во время его отсутствия старый солдат раз двадцать собирался пойти к полковнику и рассказать ему все, но колебался при мысли, что последний, разрешив сыну драться, перенесет в это время страшные муки.

– Я буду его секундантом, – ворчал Иов, – и, клянусь Богом, если с ним случится несчастье… то я убью всех: и противника, и секундантов.

Арман вернулся домой, еще пофехтовал с час, пообедал, лег в постель и тотчас же заснул крепким сном юности. Ему снова снилась белокурая домино. Он спал до тех пор, пока его друг, явившийся в шесть часов утра, не разбудил его.

– Ну же, – сказал он ему, – вставай и расскажи мне, в чем дело.

Арман рассказал своему другу ночное приключение с мельчайшими подробностями.

– Очень хорошо, – сказал друг, – и в то же время глупо.

– Почему?

– Потому, что ты никогда не увидишь женщины, из-за которой дерешься.

– Ах, замолчи! – вскричал Арман. – Ты сведешь меня сума.

– Увидишь.

Разговор молодых людей был прерван приходом Иова. Ворчун был одет в длинный голубой сюртук, застегнутый до подбородка, с красной ленточкой в петлице. Он нес под мышкой две шпаги, завернутые в зеленую саржу. Шапка его была надвинута набок с ухарством военного человека. Иов ни на шутку решился быть секундантом.

– Господин Арман, – сказал он, – уже половина седьмого. Съехаться назначено в семь часов. Кто едет в первый раз на дуэль, тот должен прибыть первым на место.

Арман оделся в несколько секунд.

Иов распорядился уже, чтобы заложили карету. Арман сел в нее со своими двумя секундантами. Через десять минут они доехали до ворот Дофина и начали ждать противников, которые не замедлили явиться.

Пока секунданты вымеряли расстояние и бросали жребий насчет шпаг, Арман и его противник имели время разглядеть друг друга. Противник Армана был высокий молодой человек, лет двадцати девяти или тридцати, смуглый и худощавый, и Арман подумал, что накануне он был, вероятно, немного пьян, потому что, судя по наружности и по манерам, он не походил на человека, способного оскорбить женщину.

– Сударь, – сказал Альфред Добрэ, скрещивая свою шпагу со шпагой Армана, – у вашей Дульцинеи прелестные ручки, но она делает из них плохое употребление.

– Извините, сударь, – ответил Арман, парируя удар, – дама, о которой вы говорите, совсем не моя Дульцинея.

– Во всяком случае, она не жена и не сестра ваша, – возразил Добрэ, нанося ловкий удар.

– Конечно, нет, – возразил Арман, отразив удар и вместе с тем слегка коснувшись руки противника.

Старый Иов, заметив на рубашке Добрэ несколько капель крови, вскрикнул и сказал:

– Довольно, господа, довольно!

– Хорошо, – согласился Добрэ, – хотя вы забыли, сударь, что оскорблен был я и, следовательно, моим секундантам, а не вам принадлежит право объявить честь мою удовлетворенной.

– Истинная правда, сударь, истинная правда, – пробурчал старый солдат, закусывая усы, и прибавил про себя: «Черт возьми, ребенок отважен, но его могли убить, потому что его противник дерется лучше его».

Молодые люди подали друг другу руки.

– Милостивый государь, – сказал Добрэ, – сделайте милость, назовите мне ту особу, которая так ловко наносит удары веером.

– Не могу…

– Черт возьми! Значит, это тайна…

– Такая же для меня, как и для вас: я не знаю ее.

– Как! – вскричал Добрэ. – Вы деретесь за женщину, которой не знаете?

– Я надеялся узнать, кто она, – скромно ответил Арман.

Рану Добрэ перевязали; к счастью, она оказалась легкой. Противники снова пожали друг другу руки, и Арман вернулся в Шальо.

Первой дуэлью гордятся так же, как первым любовным свиданием, и Арман чувствовал себя, возвращаясь домой, точно он вырос на целый вершок. Но радость его была непродолжительна. Как любят все таинственное и неизвестное, так и он полюбил белокурую домино, бывшую причиной его первой дуэли.

Самым отрадным чувством для человека, ставящего на карту жизнь ради любимой женщины, – это думать о ней.

Арман вспомнил ее слова: «Где я могу получить сведения о вас?» Он надеялся, что белокурая домино пришлет или приедет сама узнать о результатах дуэли. Он ждал этого с нетерпением, и каждый раз, когда раздавался звонок в подъезде, он вздрагивал от ожидания. Но большая половина дня уже прошла, а никто не являлся.

Тогда Арманом овладело лихорадочное нетерпение, и он начал обвинять домино в неблагодарности и вместо того, чтобы забыть эту женщину, еще сильнее полюбил ее; действительно, страсть растет, когда ее не разделяет предмет любви. Пробило два часа пополудни. Молодой человек не выдержал:

«Ах, – мысленно воскликнул он, – если бы мне пришлось даже перевернуть вверх дном Париж, я все-таки найду ее!»

Вдруг раздался звонок. Арман бросился к окну, выходящему на маленький дворик, и увидал посыльного, обыкновенно стоявшего на углу улицы, где жил Арман. В руке у посыльного было письмо.

– Это от нее, от нее! – прошептал Арман, догадавшись по выбору посыльного, что незнакомка светская женщина, не желающая скомпрометировать себя.

Он бегом спустился вниз, совершенно забыв, что для благовоспитанного человека неприлично бежать навстречу слуге.

У посыльного был добродушный и наивный вид овернца.

– Господин Арман? – спросил он.

– Я самый.

– Вам письмо.

Он подал молодому человеку маленький конвертик, распространявший тонкий запах каких-то особенных духов и запечатанный печатью с изображением ливретки, лежащей в характерной позе охотничьих собак, взгляд которой, обращенный на хозяина, как бы говорил: «Я послушна и предана».