М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Когда табунщик очистил стальную поверхность от песка и мелкой кожаной трухи, он так и сел, позабыв о змее, которой мог неосторожно прищемить хвост, причем не ногой, а другой немаловажной частью тела. Однако змея куда-то исчезла и больше о себе не давала знать. Адешем повернул панцирь, и ему прямо в глаза попали лучи утреннего солнца, отразившиеся от золотой львиной морды.

Старик раскрыл рот, но заговорил не сразу, а после того, как пришли на ум подходящие слова. А они долго не приходили.

— Вот тебе и дом змеиной гуаши! Нет, не для гадючьего племени сработан этот булат. Наверное, много стоит такая вещь. Уж теперь Каральби обязательно подарит мне жеребенка чистых кровей. А овец даст из числа самых лучших. Может, еще и барана впридачу…

Старик от души поблагодарил Мазитху, которого он считал своим покровителем, и на всякий случай Емиша, бога домашних животных, затем облек панцирем свою тощую грудь.

— Ха! Сюда мне еще не достает золотого оружия. Да шлема на голову. А на ноги просятся сафьяновые тляхстены вместо грубых шарыков с ноговицами — хурифалей, из шкуры бараньей…

Адешем поспешил к остальным табунщикам. Они с восхищением полюбовались панцирем и предложили старику тотчас же ехать к Тузарову: с табуном управятся и без Адешема.

Обрадованный старик быстро собрался и погнал своего смирного, не привыкшего торопиться, коня вниз по реке, в сторону восхода. К середине дня он уже далеко углубился в обширные пространства дремучих лесов, сплошь покрывавших в те времена междуречья Малки, Баксана, Чегема, Черека и Терека. Реки тогда были полноводные, и даже через более мелкую, чем названные, через Куркужин всадник мог переправиться не в любом месте. А все потому, что большие широколиственные леса берегли воду…

Из-за недавних дождей брод через Баксан оказался глубже, чем обычно: вода доходила коню до середины груди. Адешем едва не вывалился из седла, когда его саврасый оступился на скользком камне и с трудом удержался на ногах.

— Этого еще не хватало, — пробормотал Адешем, переправившись на другой берег. — В этом панцире бултыхнешься в воду — так уже не выплывешь, клянусь златощетинной свиньей Мазитхи…

Густые сумерки легли на дорогу. Можно было переночевать и на берегу реки, но впереди показались заманчивые огоньки селения.

— Бабукей, — определил Адешем, — поищем ночлег у людей Хагура Бабукова.

Со стороны села скоро стали слышны музыка и веселые возгласы.

— Э-э, да там какой-то праздник или шумный кебжек [34] Веселая вечеринка с шуточными песнями. . А может, сам князь Алигоко Шогенуков приехал в гости к своему уорку-дыженуго? Для Хагура это большая честь. Нет, наверное, там свадьба… Да что гадать? Мешка не развяжешь — что в мешке не узнаешь… — и Адешем подстегнул коня.

Умное животное и без того прибавило шагу, чувствуя дразнящий запах свежего сена и предчувствуя желанный отдых.

На просторном дворе Бабукова горели костры, медные котлы были уже сняты с огня и над ними клубились вкусные ароматы вареной телятины, пшенной каши и бараньего ляпса, приправленного луком и чесноком. Несколько парней раскладывали на трехногих круглых столиках куски горячего мяса и, сломя голову, неслись с этими столиками в дом, в гостевую комнату, ярко освещенную смолистыми факелами. А у костров оставался народец попроще — крестьяне. Они тоже веселились: на их долю хватало и требухи, и мослов, и даже ребер с пашиной.

Хотя резать им пришлось своих же овец, а варить и жарить лучшие куски для важных гостей Хагура, тлхукотли были довольны. Ну не сегодня, так завтра зачешутся и у них левые бока — это значит получать скотину. Бабуков вернется, наконец, из очередного, набега с большой добычей (пока ему не везло), пригонит неисчислимые стада и каждого одарит щедро. А пока — сиди у костра, прихлебывай горячий жирный ляпе и отводи душу в беседе с приятелями.

Люди Хагура увидели всадника в панцире, когда он уже спешивался. Кто-то принял у него поводья и повел лошадь к коновязи, а вся компания, сидевшая за ближайшим из костров, вскочила на ноги и замерла в нерешительности: кто такой пожаловал? Как будто и простой человек, а доспехи — княжеские.

Адешем усмехнулся:

— Что, не признали во мне такого же гуся, как и вы? Этот фазаний наряд, — он щелкнул пальцем по панцирю, на котором играли блики от пламени костра, — носить не мне, а моему тлекотлешу Каральби Тузарову. Ну а теперь начнем снова и по правилам, — Адешем шагнул вперед и вежливо сказал:

— Гупмахо апши!

— Упсоу апши!

— Просим к нашему огню!

— Окажи нам честь — будь гостем!

Старший по возрасту, примерно одних лет с Адешемом, поднес табунщику деревянную чашу с махсымой. Адешем молча принял ее и выпил до дна. Самый молодой участник компании тут же наполнил чашу снова, и Адешем с поклоном вернул ее старшему. Теперь можно было садиться. Доску с разложенными на ней кусочками мяса, просяных лепешек и сыра пододвинули поближе к гостю.

Адешем неторопливо ел и пил, нисколько не смущаясь тем, что его сотрапезники как-то приумолкли и украдкой разглядывали панцирь. Потом, словно спохватившись, старший у костра осведомился у гостя, здоров ли он, как доехал, благополучно ли живет его семья. Адешем воздал хвалу богу жизни Псатхе и задал в свою очередь такие же вопросы. Потом назвал свое имя, сообщил откуда и куда едет. Бабуковцы тоже стали словоохотливее. Старший, по имени Бита, сказал, что их степенный уорк устроил пир по поводу возвращения шестнадцатилетнего сына в отчий дом. Мальчик с пяти лет воспитывался в семье одного уоркшао, а сегодня аталык [35] Приемный отец, воспитатель. проводил своего кана к отцу. И проводил как полагается: парень явился в полном вооружении, на хорошем коне. За это Бабуков благодарит воспитателя, угощает его из своих рук. Бита помолчал немного, затем грустно добавил:

— А у нас теперь чешутся правые ладони: Хагур должен, по обычаю, одарить аталыка скотиной — не одним десятком быков, овец, лошадей, а кому, как не тлхукотлям, придется расплачиваться? Хотя бы помог ему, хозяину нашему, Ауш Гер, сделал бы для него удачным будущий набег на чьи-нибудь богатые земли…

— Нет, Бита! — возразил один из бабуковцев. — Говорят, сейчас — аллах самый сильный бог.

— Возможно, — согласился Бита. — Но лучше уважать всех богов, чем возносить молитвы одному, а других даже не помнить. Ведь остальным обидно будет.

Недаром и в песне поется:

— Эй, добрый человек! — раздался вдруг над ухом Адешема чей-то вкрадчивый голос. — Хозяин этого дома приглашает тебя переступить порог хачеша.