М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Слегка захмелевший Адешем встал и направился к распахнутой настежь двери дома. «Зачем это мое не самое важное степенство там понадобилось? — подумал табунщик. — А-а! Понимаю! Панцирь…» И Старый крестьянин переступил порог хачеша. И пожелал присутствующим приятной компании. Взоры хозяина и его главного гостя — воспитателя хагуровского отпрыска, сидевших у ярко пылавшего очага, взоры гостей менее именитых обратились на Адешема. Стало тихо.

Смычок пхапшины [36] Народный музыкальный инструмент наподобие скрипки. застенчиво взвизгнул на самой тоненькой из семи струн, и музыка оборвалась.

— Подойди сюда поближе, еще бли… — голос Бабукова прозвучал, к его собственному удивлению, как-то взволнованно и глухо, в горле запершило, и Хагур поперхнулся, не забыв, однако, сделать знак рукой, чтобы наполнили большую чашу. — Подойди. Чтоб тебя на каждом шагу твоего пути подстерегали… удачи! — он протянул чашу Адешему.

Тот слегка опешил от столь высокой чести, но виду не подал. Пенистый напиток был очень крепок, посудина, налитая до краев, очень вместительна, но Адешем выпил все до капли и вернул чашу хозяину после того, как ее наполнили снова.

— Садись. Теперь садись, незнакомый путник! — уже своим, высоким и чистым голосом нетерпеливо предложил Бабуков и сам пододвинул старику низенькую скамеечку.

Адешем, вытирая грубым рукавом кептана седые усы, подумал: «Панцирю, надетому на меня, предлагают сесть. Значит, придется сесть и мне». А вслух он сказал:

— Покровительство богов да пребудет над крышей этого дома!

Бабуков решил, что он уже достаточно осыпал милостями простого крестьянина; продолжать относиться к нему как к гостю не хватило терпения.

— Откуда на тебе эта бора маиса? Что ты собираешься делать с панцирем? Кто ты такой?

Табунщик спокойно выслушал вопросы, мудро проглотил обиду и ответил:

— Меня зовут Адешем. Я вольноотпущенный. Живу на земле Тузаровых, на правом берегу Тэрча. Панцирь хочу отдать Каральби Тузарову — главе рода. Ведь он мой тлекотлеш…

— Где взял?! — повысил голос Бабуков. — Кто такой Тузаров и где живет, мы и без тебя знаем, — широкое лицо Хагура с маленьким кривоватым ртом и маленькими злыми глазами, похожими на тлеющие угольки, покраснело от возбуждения.

— Отвечу. Не думай, добрейший хозяин, что у меня есть причины молчать и таиться. Панцирь лежал под землей. И очень долго. Ведь кожа, в которую он был завернут, успела рассыпаться в прах. А место у нижнего края пастбищ на берегу Балка мне указала змея, посланная самим Шумуцем. Она повела меня за собой и уползла в нору. Я должен был последовать за ней, но слишком узок оказался проход. Пришлось раскапывать. Змея скрылась на седьмое дно земли, а оттуда был послан мне этот чудесный булат. Наверное, сам Тлепш его выковал. — Нельзя было понять: то ли балагурил старик, солидно поглаживая жиденькую седую бороденку, го ли всерьез верил в свои слова. — У-ой, дуней, велика была змея — длиною в семь хвостов бычьих… — Адешем опьянел еще больше, но глаза его не тускнели, а светились упрямым весельем.

— Пей, старик, еще! — сказал Бабуков. — Не стесняйся. А вот тебе хороший кусок жареного — это почечная часть, самая нежная…

Обратившись к аталыку, Хагур спросил его:

— Ну что ты на все это скажешь, любезный Идар? — по лицу Хагура не было видно, какой ответ пришелся бы ему по душе.

Но Идар, крепкий пятидесятилетний муж, отличался к тому же еще и крепостью ума. Он и без намеков догадывался, какие слова ждет от него Бабуков.

Правда, Идар не любил лицемерить и сейчас тихо радовался тому, что и на этот раз его совесть останется чистой. Ведь именно то, что ему вспомнилось, едва лишь он увидел панцирь, и то, о чем он готовился рассказать, должно было и так понравиться крутолобому уорку.

— Бога-кузнеца Тлепша сюда не надо впутывать, — начал Идар. — Еще от своего деда слыхивал я о блестящем панцире с золотой львиной мордой и золотыми заклепками. Не думал, что когда-нибудь моим глазам доведется увидеть эту славную вещь. Панцирь привез откуда-то из Андолы [37] Так называли кабардинцы Малую Азию, которую они считали краем земли. предок Тамбиевых. Давно, уой, давно это было. Из желудей, которые в ту весну упали на землю, теперь выросли дубы в три обхвата. Говорят, панцирь сделан из чудодейственного булата: не берут его ни пули, ни стрелы, ни острые клинки. А принадлежал он в старину…

— А принадлежал он, — с горячностью перебил Бабуков, — владыкам Мысыра! Я тоже знаю эту историю. И почему сразу не догадался, что вижу тот самый панцирь?!

А Адешем сонно кивал головой, уже, казалось, не понимая, о чем идет речь.

Взгляд сердитых глаз Хагура случайно остановился на табунщике, и уорк недовольно поморщился:

— Влейте в него еще чашу мармажея!

Снова повернувшись к аталыку своего сына, Бабуков продолжил:

— Князь Шогенуков Алигоко рассказывал, что его пра-пра-пра… уже и не знаю, какой там дед, был близким другом Тамбиева и рассчитывал получить панцирь в подарок. Но Тамбиев неожиданно умер, а панцирь пропал. Бесследно исчез, будто Псыхогуаша [38] Богиня (или княгиня) воды. спрятала его в своих водяных владениях. И вот нашелся. Надо отдать его пши Алигоко.

— А Тамбиевы не начнут спор? — осторожно спросил Идар. — Два рода у них, людей, правда, немного…

Бабуков презрительно улыбнулся:

— Спорить с князем? Да еще с таким сильным? Нет. Владеть по праву бесценным панцирем может только высокородный пши. А Тамбиевы — не князья. Пусть и называются особыми тлекотлешами, но все равно — не князья…

Вдруг Адешем встрепенулся и поднял голову:

— Я везу панцирь Тузарову. Я нашел, я и везу…

— Снимайте с него панцирь! — приказал Хагур. Адешем не сопротивлялся.

Сухонькое его тело обмякло, стало каким-то пустым и воздушным. Старого крестьянина вынесли из хачеша…

— Что с ним делать? — хмуро спросил уорк.

— Только убивать не надо, — ответил Идар. — Лучше надеть на спящего какую-нибудь кольчугу, а утром посадить на его клячу и тихо проводить домой. Не осмелится лошадиный предводитель рассказывать своему Тузарову о панцире.

— Благословенна твоя мудрость, любезный Идар!

Бабуков заметно повеселел.

Уорк взял в руки панцирь, долго им любовался, потом поставил на скамеечку.

— Нет, на меня он не годится, хоть я и ношу имя Хагур [39] В переводе с кабардинского — «тощий волк» (или пес). , — Бабуков с досадой хлопнул себя тяжелой ладонью по толстому и тугому животу.

Быстро менялось настроение у хозяина праздничного застолья. Теперь его голову, и без того непривычную к частому посещению светлых и высоких мыслей, одолевали мрачные раздумья.

Шогенуков богат, но и скуп до безобразия. Немного имел Хагур выгод от верной своей службы князю. Медленным взором прошелся Хагур по углам гостевого покоя: глиняные стены потрескались, потолок закоптился и просел; на старом цветном войлоке висят две простые сабли в дешевых, обтянутых кожей ножнах, кабардинское ружье без всяких украшений, да пистолет — дорогой, правда, но почему-то неспособный пробить даже обыкновенную кольчугу; тахта застелена протертым до дерюжной основы ковром; деревянная и медная посуда на полках у очага — вся разномастная, выщербленная, поцарапанная. Вот тебе и дыженуго — «позолоченное серебро»… Золотом нигде не пахнет, а серебра — всего только и есть, что на колпачках газырей да на рукоятке кинжала. Может быть, получив от Хагура драгоценный панцирь, пши Алигоко наконец расщедрится? Одарит богатым оружием, одеждой, скотом? Наверное, так и будет. Он должен воздать своему уорку по его великим заслугам! И должен вдобавок отпустить в далекий и долгий самостоятельный набег, поможет при этом своими людьми… Несметную добычу смог бы тогда захватить Бабуков… Скорей бы… А то и крестьянские дворы совсем оскудели. Еще немного и уорк заберет у своих людей последнее. А где брать потом? Да, вовремя подвернулся этот старик, тузаровский табунщик. Завтра же Бабуков повезет панцирь князю. А не направить ли дальнейший путь Адешема в царство мертвых? Одним низкорожденным меньше — что за горе?! Нет, пожалуй, не стоит. За кровь придется платить: опять где-то доставать скотину. Да и одной скотиной не обойдешься — подавай этому Каральби Тузарову, да раздуется его живот и высохнут ноги, еще и унаутку с унаутом! Из числа лучших притом…