М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

— Подобные слова говорил мой отец. Он не учил меня различать людей по одежде, хотя сам и любил одеваться богато. Звали моего отца Тузаров Каральби. Твоя сестра хорошо его знала…

Емуз медленным движением руки сдвинул шапку на затылок, помолчал немного и сказал:

— Сядем, сын Тузарова. Вот здесь, на эти скамьи у очага. Сейчас нам подадут воды, чтобы ты мог смыть дорожную пыль, а потом, наверное, чем-нибудь слегка накормят.

Впервые за многие, многие дни Канболет вдруг почувствовал тихую безмятежную радость на сердце и желание хоть ненадолго расслабиться и забыть обо всем, что его тревожило.

В комнату вошла Нальжан с кумганом воды. Пока Канболет мыл руки над тазиком, она бросала загадочные взоры на брата. А тот притворно хмурился и делал вид, что ничего не понимает.

Следом за Нальжан в хачеше появилась — прелесть, а не девушка — совсем еще юная красавица Сана. Переступив порог, она сошла, в знак особого уважения и гостю, со своих пхаваков [53] Деревянные подошвы на высоких, в три пальца, подставочках — своеобразные котурны. и приблизилась к мужчинам в одних матерчатых ярко расшитых чувячках на крохотных ножках. Смущенно потупив длинные ресницы, она молча поклонилась и поставила на трехногий столик блюдо со сладкими лепешками, засушенными фруктами, чашами с медом.

— Это дочь моя Сана, — сказал Емуз Канболету. Потом, обращаясь к девушке, он добавил:

— Можешь пока идти.

Голос его звучал сурово, но нетрудно было заметить, что эта суровость нарочитая: она никак не вязалась с выражением отцовских глаз.

Девушка еще раз поклонилась и церемонно, то есть не поворачиваясь к гостям спиной, а попятившись, удалилась из хачеша.

— Сестра! — резко окликнул Нальжан хозяин дома. — Что-то я не видел раньше, чтоб моя дочь становилась на пхаваки. Это, конечно, твоя затея? А ты знаешь, я не люблю, когда корчат из себя знатных господ.

Нальжан не на шутку оробела, но все же нашла в себе силы мягко возразить грозному брату:

— Ну мы тоже не простолюдины! — взяв тазик и кумган, она вышла за дверь таким же вежливым манером, как и ее племянница.

Через некоторое время со двора донесся приглушенный смех двух молодых людей, затем в хачеш вошли Кубати и еще один парень в скромной черкеске без газырей, в лохматой шапке из грубой овчины и в шарыках из бычьей кожи. Кажется, юноши уже успели не только познакомиться, но и понравиться друг другу.

Кубати разгреб теплую золу в очаге и стал раздувать тлеющие угли, а его юный приятель положил на пол принесенную с собой охапку дров, снял котел с очажной цепи и вышел.

— Этого моего юного помощника, — сказал Шумахов, — зовут Куанч. Балкарец. Живет у меня с прошлой осени. Сирота. Был крепостным у одного таубия. Не вытерпел унижений, осмелился на одну предерзкую выходку и еле ноги унес. Теперь обучается ремеслу у единственного кузнеца среди кабардинских уорков и единственного уорка среди кабардинских кузнецов.

— Наверное, хороший мальчуган? — спросил Канболет.

— Породнился я душой с этим озорником…

В очаге уже разгорелось веселое пламя. Кубати подложил в огонь еще несколько сухих поленьев и заторопился во двор. В дверях он чуть не столкнулся с Куанчем, который тащил котел с водой, где плавали куски свежеразделанной бараньей туши. Повесив котел над огнем, Куанч предложил:

— Хозяин! У меня уже в саду костер горит. Можно, я жалбаур сделаю быстро? Балкарский, настоящий, хорошо? Ладно? — он говорил по-кабардински бегло, но произношение выдавало в нем представителя другого народа.

— Это печенка, завернутая во внутренний жир? — переспросил Емуз. — Делай. И молодого гостя попотчуй. Ну и, если сами все не съедите, нам тоже принесите по кусочку.

Широкоскулое румяное лицо парня залилось краской. Он укоризненно покачал головой:

— Так можно разве говорить, а?

Емуз добродушно усмехнулся:

— Ладно, иди.

Канболет, наблюдая за всеми этими домашними хлопотами, которые казались ему милыми и трогательными, чувствовал в своем сердце блаженную умиротворенность.

После того как Нальжан поставила перед мужчинами большой кувшин с холодной махсымой, Емуз небрежно заметил, что теперь их на время оставили в покое. Канболет понял: Шумахов хочет послушать рассказ своего нежданного гостя.

— Хорошая махсыма, — похвалил напиток Тузаров, — я такой не пробовал, семь лет…

Емуз снова наполнил резные деревянные чаши.

— Должен я тебе сообщить, дорогой мой бысым [54] Хозяин угощения и ночлега. , а главное — брат Нальжан, которая была не чужой в доме Тузаровых, что имя моего спутника — этого безусого джигита — Кубати, а имя его отца — Кургоко Хатажуков. — Канболет помолчал, глядя в упор на Емуза, и продолжил:

— Ты самый первый человек, которому я открываю эту тайну, не считая одного случайного встречного, которого я, ничего не объясняя, попросил только передать князю, что его сын жив.

Емуз выронил чашу — она упала донышком на столик, но не опрокинулась.

Он снова ее поднял и отпил несколько глотков.

— Значит, маленький Кубати не утонул?! И нашему главному пши предстоит большая радость?

— Ему-то предстоит, а вот мне — не знаю.

— Да-а-а… Пока об этом один аллах знает. Как ты поладил с мальчиком? Или ему неизвестно свое имя, или он не подозревает о том, что оба его дяди…

— Ему-то все известно, — перебил Канболет. — Но не всем известно, что на мне кровь лишь одного Мухамеда, убийцы моего отца. А Исмаила тоже убил Мухамед, когда тот пытался помешать ему в охоте за этим проклятым панцирем. Брат убил брата прямо на глазах ребенка. Это видел еще один человек — Алигоко Вшиголовый.

— Вот это новость, клянусь наковальней Тлепша! Да простит аллах нестойкость Емуза [55] По-кабардински значит «стойкий». , у которого этот бог частенько соскакивает с языка. Но каков Алигоко! Вот шакал! Ведь он тебя, Канболет, с головы до ног облил кровью Исмаила. И все в Кабарде поверили, что ты…

— Я опасался этого, — грустно сказал Канболет, — но все же надеялся, что правда не будет похоронена.

— Ничего. Теперь мы ее раскопаем и сбросим с нее покровы лжи.

Собеседники, задумавшись, некоторое время молчали. В котле закипала вода. В комнату бесшумно проскользнул Куанч, ловко снял иену, подбросил в очаг дров и так же неслышно исчез.

— Да! — встрепенулся Емуз Шумахов. — А ведь я должен, наверное, принимать твоего капа, как принимают княжеских сыновей?

— Нет, — решительно возразил Тузаров. — Он пока еще только мой воспитанник. И я не учил его кичиться княжеским происхождением. — Канболет сказал это точно таким же тоном, как и слова о том, чему не учил его старый Каральби. — Мой кан крепко усвоил одно важное правило: если чем и стоит гордиться в жизни, то не благородной кровью, а благородными и мужественными поступками.