Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма

Выпроводив взволнованных матушек, Лабрюйер пошел в лабораторию — убедиться, что Каролина там. И если отсутствует — связаться с фрау Вальдорф, чтобы послала хоть кухарку взглянуть, не стало ли фотографессе плохо.

Каролина заперлась в лаборатории и ответила сварливым голосом, что занята — делает карточки с рижскими видами на продажу. Кроме того, она потребовала, чтобы Лабрюйер поискал художника — того самого, что малевал задники с морским пейзажем, старинным замком и прочими затеями, необходимыми для фона.

— На что вам? — спросил Лабрюйер.

— Рождество на носу.

— Это как — на носу? — Лабрюйер даже растерялся, до Рождества оставалось порядочно времени.

— Нужен рождественский фон — елки там, сани с подарками, ангелочки в небе. И новогодний фон нужен, я придумала — автомобиль с дырками, на котором большими цифрами — «1913», а в небе — аэропланы и еще какая-нибудь дребедень. Поздравительные карточки хорошо берут. Пока он намалюет — как раз и будет Рождество.

Лабрюйер не сразу понял, что за дырки. Каролина имела в виду отверстия, в которые клиенты, зайдя за живописный задник, просовывали головы, и на карточке толстый господин оказывался стройным авиатором, парящим в облаках, или шофером за рулем, или хоть моряком на яхте. Это баловство действительно пользовалось спросом.

— Хорошо, сейчас пошлю к нему… — тут он вспомнил, что Пича пропал. — Не сейчас. После обеда пошлю Пичу.

И Лабрюйер ушел в салон, совершенно не желая беседовать с Каролиной. Это странное создание приказало Росомахе следить за ним — пусть даже по долгу службы приказало, но все же! Вот с Росомахой он бы охотно потолковал. Мысленно изругав того безумца, который вербует в контрразведку эмансипэ, Лабрюйер занялся делом — встретил новых клиентов, помог Яну произвести съемку, потом выдавал готовые фотокарточки, потом решал с дворником важный вопрос покупки дров на зиму. Каролина была права: Рождество на носу. А после Рождества день начинает расти, ночь — сокращаться, и когда знаешь это — на душе становится чуточку светлее. Опять же, снег. Он тоже света прибавляет. Круминь имеет особые санки, чтобы убранный на улице снег свозить во двор, и там за зиму должна вырасти, на радость ребятишкам, огромная куча, в которой можно рыть норы, а по бокам устраивать скользкие спуски и кататься на собственной заднице, пока мать за ухо не отведет домой…

Эти маленькие зимние радости он помнил. Зимой вообще случалось кое-что приятное — скажем, малиновое варенье, которого осенью еще не давали, матушка выставляла на стол. Почему-то в воспоминаниях зимним блюдом были куриные и гусиные шкварки. Как давно никто не выставлял на стол плошку с ароматными горячими шкварками и не бранился, что половину шкварок сынок потихоньку утащил, а вот жареный лук не тронул…

Но до наступления зимы нужно все-таки придумать, как быть с фрау Бертой.

Она не должна догадаться, что Лабрюйер кое-что о ней знает. Более того — она всегда должна быть в поле зрения. То есть ни чересчур к ней приближаться, ни чересчур от нее удаляться нельзя. Хитрая задачка.

Был только один способ решить ее, этот способ подсказал Росомаха.

Лабрюйер дважды в жизни предлагал руку и сердце. Первый раз случился, когда ему было девятнадцать, и у девицы хватило ума отказать. Второй — когда он не видел иного пути заполучить в постель Юлиану. Она, аккуратная и строгая, должна была стать хорошей женой и матерью. Ну, не стала… Обидно, однако пережить эту потерю удалось без попыток застрелиться. А что после ее формального отказа начались пьяные похождения, так всякий полицейский сыщик знает аксиому: «после того» не означает «вследствие того».

Ну что же, подумал Лабрюйер, игра продолжается, и это те самые шахматы, о которых он как-то в детстве размечтался. Будучи неплохим игроком, он однажды ощутил себя чересчур скованным обязательными фигурами и их ходами. А вот изобрести бы шахматы, в которых кроме короля, ферзя, коня, ладьи, туры и пешки при особых обстоятельствах возникало что-то неожиданное: скажем, фигура «кенгуру», которая перескакивает через вражью фигуру, или еще какой-нибудь «носорог»…

Вот и подсунем прекрасной даме «носорога», рассуждал он, вот пусть и ломает голову, как быть с таким сюрпризом! Отказать — так обиженный жених скроется с глаз долой, а ведь он нужен, от него еще сведения не получены, гоняйся потом за ним. Согласиться — так радостный жених начнет совать нос во все дела невесты, имея на то полное право, не любовник, поди!

Совершенно ощутив себя женихом, Лабрюйер вышел во двор — спросить Круминя, не появлялся ли Пича.

Нет, Пича не появлялся. И хмурый дворник пообещал, что спустит сынку шкуру с задницы. Лабрюйер попросил подождать с этим — мальчишки могли попасть в беду. Он телефонировал в Полицейское управление, там ничего о Петере Крумине и Кристапе Парадниеке не знали. Лабрюйер попросил соединить его с Линдером.

Он объяснил молодому инспектору ситуацию: два тринадцатилетних бездельника, скорее всего, укатили на взятых без спроса велосипедах в зоологический сад, а ехать им предстояло ночью через Кайзервальд. В Кайзервальде же имеется нечто такое, к чему проявлял интерес бедный Фогель, за что и был заколот австрийским штык-ножом, так что на душе неспокойно…

— В деле Фогеля сплошной мрак, — сказал Линдер. — Может, ты вспомнишь каких-либо его приятелей? Он жил один, соседи только разводят руками. А госпожа Ливанова сидит дома безвыходно… Только не говори, что нужно дать задание телефонным барышням! Она, видимо, догадывается, что телефонные звонки будут нам любопытны, и связывалась только с госпожой Морус, с профессорской женой…

— Ну так это и был тот звонок, что нам нужен! Жаль, что не догадались прослушать…

— Почему, Гроссмайстер?

— Потому что вокруг госпожи Морус собралась дамская компания примерно одного возраста и образования, и там может быть в ходу «немая азбука», — не желая говорить вслух о госпоже Красницкой, ответил Лабрюйер. — Я попробую вспомнить, кого бы Фогель мог использовать, выполняя поручение Ливановой. А ты присмотрись к этим дамам…

Завершив этот разговор, Лабрюйер несколько минут сидел в задумчивости — у Фогеля был напарник, с которым они очень успешно трудились топтунами, но кто? Это были события таких давно минувших дней, что откапывать в памяти подробности казалось делом безнадежным. Но выплыла фамилия «Паулс».

Это был старик, которого пару раз сыщики поймали на небольшом мошенничестве, после чего сделали осведомителем. Он жил поблизости от цирка, в доходном доме на углу улицы Паулуччи и Мариинской. Вроде бы он должен помнить то поколение агентов и осведомителей, к которому принадлежал покойный Фогель.