Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма

Лицо старика встало перед глазами — длинное, морщинистое, с вислым носом. Лабрюйер обрадовался — по дороге в цирк можно будет заглянуть к Паулсу. С Линдером он, может, и не захочет говорить — Паулс давно отошел от полицейских дел, и черта с два его заставишь. А Лабрюйеру по старой памяти может кое-что подсказать.

Одна хорошая мысль потянула за собой другую. Лабрюйер додумался пройти через соседний квартал наискосок — там он мог встретить мальчишек, с которыми враждовал Пича. Они могли сообщить что-то полезное.

Так оно и оказалось.

Трое пареньков, сидя на корточках, играли «в ножички». Лабрюйер помнил эту игру с детства — лет, наверно, с четырех, когда старшие парнишки не брали его в компанию, и он стоял за их спинами, наблюдая, как острие карманного ножа втыкается в землю и как автор точного броска отрезает себе порядочный шмат «королевства» — круга чуть больше аршина в поперечнике. Потом ему подарили его первый ножик, и он в одиночестве сам себя учил этому короткому и сильному броску, забравшись на кусты в глубине двора. И следующее воспоминание — ему одиннадцать, и он вчистую обыграл соседского Фрица, не дав ему провести ни одной черты в «королевстве».

— Возьмете в игру? — спросил он парнишек.

Они глазам не поверили — пожилой господин в дорогой одежде собрался играть «в ножички»!

— Мы на деньги играем, — ответил тот, что постарше, на вид — Пичин ровесник.

— По копейке скидываетесь? Ну, я тогда десять копеек добавляю. Могу двадцать.

Лабрюйер бросил в «королевство» два гривенника. Мальчишки уставились на него с радостью, но и с недоверием: вдруг шутит и потом деньги отнимет.

— Я, парни, Пичу ищу. Он у меня работает, и вот пропал. Никто его не видел? У бабушки он не появлялся.

— Не-ет… — вразнобой ответили мальчишки.

— Если узнаете, где он, бегите в фотографию на Александровской, напротив ресторана, спросите хозяина. Могу деньгами заплатить, могу сделать ваши карточки.

С тем Лабрюйер и ушел, очень жалея, что надел пальто, а не тужурку. В пальто ведь не опустишься на корточки — длинные полы упадут наземь, извозишься в грязи. Последние в этой осени «ножички», похолодает — и уже не поиграешь…

Художник, умеющий малевать холсты площадью в две квадратные сажени, был, как водится, старым пьяницей, жил на чердаке, где имел мастерскую, а телефонного аппарата у него там, естественно, не было. Лабрюйер забрался к нему, объяснил задание, назначил срок, дал два рубля на покупку самой дешевой холстины.

Когда он вернулся в фотографическое заведение, его ждали у двери трое парнишек.

— Мы его нашли, — сказал старший. — Он сидит у Мартына Лидаки, боится домой идти.

— Лидака — это кто?

— Они в одном классе учатся.

— Понятно. Заходите!

Лабрюйер велел Яну сделать групповой снимок своих помощников — чтобы на старости лет они друг дружку не забыли. Парнишки, впервые попав в фотографию, растерялись — не скоро еще настанет день, когда их, достигших восемнадцати лет, оденут в новые костюмы, дадут в руки молитвенники, поведут в лютеранскую церковь, скорее всего — в ближайшую, Святой Гертруды, на конфирмацию, а оттуда — делать первый в жизни парадный фотопортрет. До того времени родителям и в голову не придет увековечить их рожицы — на кой?

Процедура показалась парнишкам страшной — стой неподвижно, гляди в объектив, не дыши и не моргай! Но потом они освоились, повеселели, стали задавать Яну, которого знали с младенчества, вопросы, и Лабрюйер насилу увел их из своего заведения.

Мартын Лидака жил с семьей на Рыцарской улице, во дворе. Мальчишки, знавшие все закоулки, провели Лабрюйера такими задворками, что он ужаснулся — сущая Швейцария, перепад высоты между двумя дворами, разделенными забором, больше аршина, вот и скачи, как горная коза. Семейство Лидака жило в полуподвале. Окна выходили в ниши, углубленные в утоптанную землю на пол-аршина. В одной из ниш имелась палка — стучать в окно.

Выманить Пичу удалось не сразу. Он представлял, что его ждет за кражу велосипеда. Наконец он согласился выйти в крошечный дворик.

— Во-первых, я тебя ругать не собираюсь, — сразу сказал Лабрюйер. — Во-вторых, если ты так уж боишься идти домой, можешь переночевать у меня. Мать будет знать, где ты, и не станет волноваться. Ты ведь не собираешься жить у Мартына? Семья небогатая, такой квартирант для них, сам понимаешь, обуза.

Пича молчал и дулся.

— Скажи лучше, зачем вы во второй раз ночью отправились в зоологический сад.

Парнишка посмотрел на Лабрюйера с ужасом — не понимал, как хозяин фотографии мог догадаться.

— В первый раз вы туда покатили из любопытства. Зверинец ночью, да еще на велосипедах туда и обратно. Это я понимаю. Во второй-то раз — зачем? Не всех зверей видели? Ну так если какой-то зверь привык ночевать в своем домике, то ночью к нему ездить бесполезно.

Ответа не было.

— В первый раз вы сильно испугались, когда не рассчитали время и вернулись слишком поздно. Было уже светло, по двору ходили люди, и вы не смогли поставить велосипеды обратно в сарай. Я даже не спрашиваю, куда вы их спрятали до ночи. О том, что по дворам ходил полицейский агент, вам, конечно, рассказали. Всякий разумный человек решил бы — слава богу, обошлось, больше я таких глупостей делать не буду. Но вы с Кристапом опять поехали в зоологический сад, зная, что если вас поймают с этими велосипедами, то обвинят в воровстве. Что там такое, в этом зверинце?

Пича громко вздохнул.

— Ты же умный парень, должен понимать… Как я могу помочь тебе, если не буду знать правду?

Пича смотрел на свои башмаки. Говорить правду он решительно не желал.

— Давай хоть велосипеды вернем. Куда вы их поставили? Мы с Яном сходим, возьмем их и прикатим к сараю. А то опять вызовут полицейского агента. И теперь уже все поймут, что это твоя работа — твоя и Кристапа.

— Они на Колодезной, во дворе…

— Очень хорошо. В каком именно дворе?

— Если вы их приведете, все поймут, что я их взял! — сообразил Пича.

— Верно. Я подумаю, как их вернуть? Так что за двор?

Пича объяснил.

Тайник, куда удалось поставить оба велосипеда, был за поленницей. Ребятишки устроили его, чтобы играть в войну. Велосипеды удалось туда затолкать, но попытка извлечь могла бы обрушить поленницу, и Пича об этом честно предупредил.

— С этим я разберусь. А теперь скажи, пожалуйста, зачем понадобилось ездить в зоологический сад во второй раз.

Если бы Пича признался, что не успели посмотреть на медведей, или на буйволов, или на орлана-белохвоста, или на страуса, которого видели только на картинках, Лабрюйер, пожалуй, оставил бы его в покое. Но Пича молчал — значит, в зоологическом саду было что-то более любопытное, чем спящий медведь.