Альберто Васкес-Фигероа - Икар

Разумеется, ответа на этот вопрос не было ни у Короля Неба, ни вообще у кого бы то ни было, поэтому они больше не проронили ни слова, а продолжали лежать и смотреть на небо, усыпанное мириадами звезд, и вскоре заснули — один счастливым, воображая, будто наконец нашел свой истинный путь, а другой — встревоженным, доподлинно зная, что дорога, казавшаяся другу такой расчудесной, на самом деле была усеяна ловушками.

Небо заволокли тучи.

И зарядили дожди. Тучи и дождь зачастую выражали самую сущность гвианского плоскогорья, его душу: большую часть времени оно питалось водой из нависших над ним туч, чтобы затем исторгнуть из себя душные испарения, которые поспешно возносились в небо, только-только вернувшее себе лазурную чистоту.

Невольно напрашивалось сравнение с систолой и диастолой гигантского сердца, которое никогда не останавливается передохнуть.

Пейзаж унылый и пейзаж сияющий.

Вода падает с неба, а водяной пар поднимается вверх с заболоченной земли.

Спокойные реки, которые вдруг обнаруживают бешеный нрав.

Тепуи, чьи плоские вершины порой не больше двух футбольных полей, но получают такое огромное количество воды на один квадратный метр, что способны собирать потоки.

Тихие озера.

Редкие рыбы.

Свирепые пираньи.

Любопытные водяные псы, [49] Водяными псами или речными волками в Венесуэле называют гигантскую выдру, обитающую в реках тропических лесов. Длина тела до 2 м (около 70 см приходится на хвост), вес свыше 20 кг. Самый крупный представитель выдровых, обитающий в пресной воде. наблюдающие за тем, что происходит вокруг, наполовину высунув морды из воды.

Белые цапли.

Красные ибисы.

Черные утки.

И удушливая жара.

Они поднимались в небо рано утром и летали до тех пор, пока тучи, дождь или дрожание мотора, который с каждой минутой, казалось, все больше и больше выбивался из сил, не вынуждали их совершить посадку.

Потом два, три дня, а то и неделю они не могли взлететь из-за грязи.

Впору было впасть в отчаяние.

Ничего нельзя было поделать.

Джимми Эйнджел и Дик Карри совершили грубую ошибку, прибыв в эти далекие края в середине июня — в такое время, которое, что любопытно, здесь называли «зимой», в самый ее разгар, когда температуры были очень высокими и постоянно лили дожди, что вызывало густое и постоянное испарение.

Но они не могли ждать до сентября.

Их время заканчивалось.

А с ним — и деньги.

Пару раз они наведывались в Сьюдад-Боливар, чтобы заправиться и закупить провизию, однако за месяц не смогли обследовать и десятой части территории, на которой, по словам шотландца, должна была располагаться Священная гора.

Вода, тучи, пар…

И уставший мотор.

Они часами сидели под крылом «Цыганского клеща», на которое обычно набрасывали окончательно заплесневевший брезент, и старались подавить в себе горькое чувство разочарования, которое день ото дня овладевало их душами, с каждым разом все больше сознавая неизбежность поражения.

И, как нарочно, после того, как целый день висели тучи и беспрерывно лил дождь, в полночь небо представало взору идеально чистым, позволяя предельно ясно разглядеть кратеры Луны, находившейся на расстоянии тысяч километров.

— У нас осталась неделя.

— Знаю.

— И что собираешься делать?

— А что я могу? Аппарат еле тянет — ясно, что он не выдержит обратной дороги. Я тут подумал, что мы могли бы оставить его в Сьюдад-Боливаре, вернуться на корабле, а дальше пытаться вновь, захватив с собой ось, пропеллер и шасси.

— Думаешь, стоит? Бедняга разваливается на куски.

— Видел бы ты «Бристоль», на котором я приземлился там, наверху! — воскликнул пилот. — Этот — просто «кадиллак» последней модели против старого «форда». — Джимми Эйнджел с любовью похлопал по колесу, к которому он привалился плечом. — Я знаю, что могу его починить и он полетает еще пару лет, только мне нужны запчасти.

— Но ведь у нас нет денег.

— Подумаешь, новость! — Он кивнул в сторону далеких тепуев, маячивших на юге. — За всю жизнь у меня один-единственный раз появились деньги: это было, когда я приземлился вон там, — однако после аварий и краха биржи они испарились. Тем не менее нефтяные компании все время ищут летчиков для перевозки нитроглицерина, а эта работа хорошо оплачивается. За год я собрал бы нужную сумму.

— А что сказала бы Вирджиния? Ведь она всегда возражала против этой работы. Это слишком опасно.

— Вирджиния?… — удивился его собеседник. — Сразу видно, что ты знаешь ее не так хорошо, как говоришь. Во вторник она подаст на развод, а поскольку погода не изменится, мы так и будем сидеть здесь, увязнув в грязи. — Он глубоко вздохнул. — Я не строю иллюзий: мой брак дал течь, лучше и не скажешь. Боюсь, все кончено.

— Жалеешь об этом?

— Это же неудача, не так ли? А неудачи не нравятся никому. Я женился в уверенности, что мы будем вместе, «пока смерть не разлучит нас», и, видит Бог, я пытался. Однако мне следовало прежде подумать о том, что моя жизнь — это в первую очередь возможность летать и что рано или поздно ей надоест, что муж все время витает в облаках. Какая женщина выдержит это постоянное напряжение: то ли я вернусь к ужину, то ли ей принесут кусок обугленной плоти?

— Вовсе не обязательно, чтобы это случилось. Ты двадцать лет занимаешься своим делом — и до сих пор жив.

— Да, конечно! Залатанный, но живой. Тем не менее Вирджиния не может забыть, что из шести пилотов, входивших в состав нашей акробатической труппы, когда она со мной познакомилась, я единственный, чьи кости еще не лежат в земле. А я ее люблю и поэтому считаю, что несправедливо причинять ей страдания и дальше.

— А ты не думал о том, чтобы завязать с полетами?

— Раньше — да, думал! — воскликнул Король Неба. — Несколько месяцев назад мне пришла в голову мысль о том, что брак важнее моей работы, но сейчас я знаю, что не остановлюсь до тех пор, пока не вернусь на вершину той горы. А значит, так или иначе буду продолжать делать жену несчастной. Я считаю, что она этого не заслуживает.

А дождь все шел.

Он лил и лил, несильно, но без перерыва, монотонно и настойчиво, как обычно бывает в тропиках, где время, казалось, останавливается и всякая деятельность прекращается в ожидании того, что воде наскучит надоедать миру своим заунывным пением.

Однажды утром они обнаружили, что у них появилась компания.

Десятка три обнаженных туземцев, вооруженных луками и острыми стрелами, расселись вокруг самолета. Они глядели на него, не приближаясь, не делали при этом ни одного движения и не произносили ни слова.

Можно было принять их за живые изваяния или часть пейзажа. Они выказали полное равнодушие к присутствию белых людей. Их внимание было полностью приковано к диковинной «птице»: возможно, они не раз замечали, как она кружила в небе над их территорией.