Станислав Федотов - Схватка за Амур

Чернышев, оставшись один, подобрал со стола сломанный Муравьевым карандаш, зачем-то попытался сложить его в целый, бормоча:

– Молод ты, братец, и глуп. Освобожденные рабы сначала затопчут освободителя, а потом не захотят работать даже для себя. И с радостью побегут за новым хозяином или вернутся к прежнему состоянию.

И бросил обломки в корзину.

– И какое у тебя сложилось впечатление от членов комитета? – спросил Николай Павлович цесаревича Александра.

Они втроем – император и два старших сына – пили чай в комнате отдыха рабочего кабинета на первом этаже дворца. Этот кабинет считался парадным, в отличие от того, действительно рабочего, что был на третьем этаже, в апартаментах императора. Николай Павлович его не любил, потому что отсюда вид был не на ангела, а на Адмиралтейство, но иногда и тут занимался допоздна, чтобы гуляющий народ в освещенном окне видел императора, склонившегося над столом, и благоговейно думал: «Государь трудится на благо Отечества». Что, в общем-то, соответствовало истине.

Ожидая ответа, Константин с любопытством взглянул на брата. Он знал в общих чертах о бушующих в комитете страстях и, будучи морским офицером, высказал Александру свое мнение:

– Поскольку батюшка меня прочит в морские министры, то мне позиция Муравьева и Меншикова положительно по душе. Флот на Тихом океане надо создавать! И не на Камчатке, а гораздо ближе и южнее – где найдется подходящая бухта. И не парусный, а пароходно-винтовой. Паруса устарели, будущее – за паровыми машинами, а машинам нужен уголь – значит, уже сейчас надо начинать искать там угольные месторождения. В общем, надо все досконально исследовать!

Старший брат невозмутимо выслушал пылкую речь юного контр-адмирала и ничего на это не сказал. Только улыбнулся и потрепал брата по волосам. А сейчас сосредоточился, наморщив лоб, и заговорил, обдумывая каждое слово:

– На мой взгляд, государь, все члены комитета – честные, благородные люди, пекущиеся о благе России, причем благо России и благо государя – для них одно и то же. Только понимание этого блага разное. Вы хотите, чтобы я сказал о каждом?

– Нет, – Николай Павлович отхлебнул ароматного чаю и разгладил усы. – Остановимся на их благородстве. Вот, взгляни на журнал заседания, который мне принесли на утверждение. Обрати внимание на последние записи.

Император подал наследнику раскрытый журнал. Тот пробежал глазами каллиграфический текст:

«…Занятие Амура нами не удобно. Есть опасение разрыва съ маньчжурами… Призванный въ заседание генералъ-губернаторъ Муравьёвъ согласился съ этимъ мнениемъ…»

– Каковы бестии! – не удержался цесаревич. – Я же был свидетелем возражений Муравьева!

– Вот-вот. И заметь, подписали все члены комитета, кроме Сенявина. Почему уж он не подписал, не знаю. А читай, что ответил Муравьев, когда ему принесли журнал на подпись. Вслух читай. У него почерк не столь изящен, видать, был не в духе, когда писал, но разобрать вполне возможно.

– «Изложенное в журнале резюме не соответствует действительности, – прочитал Александр. – Я решительно не согласен с его содержанием». Полностью подтверждаю, государь. Есть от чего прийти в ярость.

– Я бы еще не так написал! – воскликнул Константин. – Это же наглая подтасовка! Чтобы Муравьев согласился с разжалованием Невельского в матросы – никогда не поверю! Невельской – первоклассный моряк, человек чести, за Россию и государя голову сложит! Я же его с детства знаю, он меня морскому делу учил! Батюшка… простите, государь, этого никак нельзя допустить!

– Успокойся, контр-адмирал, не допустим. А вы оба делайте выводы – я имею в виду честность и благородство на словах и на деле. И ты, Саша, Николеньке своему, – лицо императора осветилось воспоминанием о первом внуке, – внушай: судить людей не по речам возвышенным, а по делам обыденным. Он – будущий наследник, ему это важно помнить.

– Да, государь, – склонил голову старший сын.

– Что еще интересного ты увидел на заседании комитета?

– Есть одно странное наблюдение… Не знаю даже, как сказать…

– Не знаешь, как сказать, – говори прямо, – улыбнулся отец.

– Муравьев был очень недоволен тем, что сведения об открытии Невельского перестали быть секретом, и намекнул, что в этом повинно министерство иностранных дел…

– Ну и…? – нахмурился император.

– Нессельроде и Сенявин как-то нервно на это отреагировали. Словно виноваты.

– Глупости! – сказал, как отрезал, император. – Об открытии Невельского знали многие не только в ведомстве Нессельроде и Сенявина – и у Меншикова знали, и у Берга, да и у Вронченко тоже. Впрочем, не исключено, что сведения могли просочиться и из Иркутска. Надо сказать Орлову, чтобы Третье отделение тщательнее занималось выявлением шпионов и их осведомителей. А в отношении графа и Сенявина – вздор!

Николай Павлович взглянул на большие настенные часы:

– Ну-с, дети мои, – он хлопнул ладонями по коленям, обтянутым темно-зеленым сукном форменных брюк и встал, за ним поднялись сыновья, – а сейчас будем восстанавливать справедливость.

Император позвонил в серебряный колокольчик – в дверях вырос дежурный секретарь.

– Кто в приемной? – спросил царь.

– Граф Перовский и генерал-губернатор Муравьев, ваше величество.

– Проси!

Царственные особы и ожидавшие приема высшие чиновники появились в кабинете из разных дверей одновременно. В свете свечей засияли золотые эполеты и шитые воротники, заискрились звезды орденов: министр и глава Восточной Сибири явились при полном параде, сыновья царя тоже в мундирах и наградах – лишь император был в рабочем виц-мундире без шитья.

Садиться Николай Павлович никому не предложил, сам во время аудиенции расхаживал по кабинету, останавливался, покачиваясь с пяток на носки.

– Слушаем вас, господа. Вы, Лев Алексеевич?

– Государь, я хочу сказать по поводу журнала комитета…

– А что тут говорить? – удивился император. – Там все написано и подписано. Мне осталось утвердить, и все!

– Ваше величество, я прошу не утверждать решение комитета. Князь Меншиков того же мнения.

– Но там стоят ваши подписи.

– Мы были введены в заблуждение и теперь свои подписи отзываем.

– Вот, значит, как… – Император подошел к окну, выглянул, ангела не увидел и разочарованно крякнул: – М-да… – Отвернулся от окна, покачался с пяток на носки (Николай Николаевич вспомнил, что он точно так же качался, когда сказал ему о назначении генерал-губернатором, и это показалось сейчас знаменательным) и неожиданно усмехнулся: – А твое слово, Муравьев?

– Мое слово в особом мнении, – сказал генерал-губернатор. – Вы его читали, государь. Могу лишь добавить в отношении разжалования капитана Невельского…