Станислав Федотов - Схватка за Амур

Очнулся Анри рано утром, почему-то в детской, лежа в халате на полу возле кроватки Никиты. Как он тут очутился после адских мучений в туалете – подсказать было некому: Байярд, наверное, отсыпался у себя в дворецкой, изможденный недельным бдением.

Сын спал странно и смешно: как будто стоял на коленях, а потом сел на пяточки, опустился вперед головкой на подушку и заснул попкой кверху.

Анри с нежным умилением и какой-то жадностью смотрел на ребенка. Ему надо на него насмотреться с большим запасом. Бедный мальчуган столько дней был лишен родительской ласки, но что значат эти дни по сравнению с тем временем безотцовства, что ему предстоит вынести? Анри принял решение, как быть и что делать дальше, и после рождественских каникул намеревался приступить к его исполнению. А это означало надолго расстаться с детьми.

В серой тишине зимнего утра ему послышался приятный женский голос, что-то напевавший, похоже, колыбельную песенку. «Анюта, – подумал Анри, – кто-то укачивает маленькую Анюту. Ну да, кто-то же должен кормить малышку, наверное, Байярд нашел в деревне родившую женщину, и та, закончив утреннее кормление, теперь убаюкивает ребенка».

Анри пошел на голос, доносившийся из спальни. Там рядом была крохотная комнатка, предназначенная для новорожденных – чтобы мать и ночью могла при необходимости успокоить дитя, далеко не отлучаясь. Когда-то и Анри начинал жизнь в шато Дю-Буа с этой комнатушки.

Он вошел в спальню. На краю кровати спиной к входной двери сидела обнаженная по пояс женщина (совсем как Настенька – воспоминание высекло мгновенные слезы, он их вытер рукавом халата) и напевала колыбельную – ту самую, что пела Жозефина Дю-Буа сынишке Анри:

L\'était une petite poule grise

Qu\'allait pondre dans l\'église.

Pondait un p\'tit\' coco,

Que l\'enfant mangeait tout chaud. [66] Снесла курочка – серая птичка В церкви беленькое яичко. Вылупился желтенький петушок — Будет нашей девочке дружок. (Вольный перевод с фр.)

«А мне матушка пела про мальчика», – подумал Анри. Он смотрел на узел черных волос на затылке кормилицы, стянутый розовеющей в свете утра лентой, на странную для деревенской женщины нежную шею, плавными линиями переходящую в округлые плечи…

L\'était une p\'tit\' poul\' noir

Qu\'allait pondre dans l\'armoire.

Pondait un p\'tit\' coco

Que l\'enfant mangeait tout chaud. [67] Снесла курочка – черная птичка В шкафчике беленькое яичко. Вылупился желтенький петушок — Будет нашей девочке дружок. (Вольный перевод с фр.)

…и ниже – в полные, явно крепкие руки с расставленными локтями – из-под правого высовывался уголок детского «конвертика»: кормилица усыпляла ребенка, держа его на весу. На спине, между лопатками, чернели четыре крупные родинки, образующие почти идеальный квадрат. Когда-то давно Анри видел эти родинки при свете свечи: он полулежал, опираясь на локти, а Коринна сидела спиной к нему, обхватив раздвинутыми коленями его бедра; она быстро двигалась вверх-вниз, чуть слышно вскрикивая при каждом движении, а он смотрел на прыгающий перед глазами квадрат из родинок, чувствовал с каждым движением приближение восторженного блаженства, и ему было невыразимо хорошо…

– Коринна. – Анри произнес ее имя чуть слышно, чтобы невзначай не разбудить Анюту.

Кормилица обернулась – это была действительно она, его первая любовь. Конечно, уже не та хорошенькая девушка, за которой он подглядывал, сидя на груше, которая непринужденно и в то же время бережно забрала себе его невинность, а взамен подарила чудо обретения себя как мужчины – она немного располнела в бедрах, как всякая рожавшая женщина, однако это ее не портило, наоборот, придавало особую привлекательность, и Анри вдруг почувствовал, как в нем шевельнулось желание.

Коринна улыбнулась ему, встала, оставшись лишь в юбке, нисколько не стыдясь своей полуобнаженности, и отнесла малышку в комнатку для новорожденных и грудничков. Вернулась, раскрыла постель и посмотрела на Анри – тот продолжал стоять с другой стороны кровати. Тогда она развязала на юбке шнурок – та неслышно соскользнула на пол, обнажив бедра, чуть выпуклый живот и все остальное, – и легла на спину, представ глазам Анри всей прелестью красивой зрелой женщины.

– Заприте дверь и идите ко мне, – сказала она негромко и внятно. – Вам сейчас это очень нужно.

Потом, с трудом оторвавшись друг от друга, они легли рядом, глядя в потолок – там дрожали солнечные зайчики – отражения от луж на дорожках сада. Анри было очень хорошо, и оттого он чувствовал себя виноватым и перед Настенькой, и перед мужем Коринны.

– Вы себя ни в чем не вините, – словно подслушав его мысли, заговорила она. – Муж мой умер полгода назад, когда я была беременна Жанеттой. Дерево неудачно срубил, его и пришибло. Я тогда чуть не скинула, но Бог миловал. Три месяца как родила, молока полно, а тут ваша история. Ужас! Я видела вашу жену – очень славная девочка… была… – Коринна всхлипнула и пожала его руку, вытянутую вдоль тела. Он ответил на пожатие. – И перед ней не винитесь, она вас не осудит – жизнь есть жизнь.

– А где твои дети? – спросил он. – Сколько их? Ты, помнится, хотела трех.

– Запомнили? – тихо засмеялась она. – Двое у меня – Франсуа и Жанетта. Теперь будет четверо.

Анри, не поняв, повернул к ней голову, а она повернулась к нему вся, приподнялась, подоткнула подушку и посмотрела прямо глаза в глаза. Взгляд его был печальный, нет, вернее сказать – грустный и в то же время в глубине серых глаз таился какой-то теплый свет.

– Ну, как же, – ответила она на его немой вопрос, – Никита и Анна теперь тоже мои. Кто-то должен заменить им маму – почему бы не я? Нет-нет, – заторопилась она, испугавшись, как бы Анри не подумал чего-нибудь такого , – вы не должны на мне жениться, но вы еще молоды и через какое-то время женитесь, а пока дети могут быть со мной – я им буду неплохой… – она запнулась, – воспитательницей. Ну и кормилицей. Ваша Анна-Жозефина и моя Жанетта спят сейчас рядышком…

– Это очень хорошо, – сказал Анри. – Просто замечательно! Ты одним махом освободила меня от кучи проблем. Решено: ты остаешься за хозяйку!

– Что значит «остаешься»? Вы уезжаете?

– Да, уезжаю. И надолго. У тебя в деревне большое хозяйство? Есть кому передать?

– Деверь мой спит и видит, как бы хозяйство брата к рукам прибрать.

– Ну и пусть прибирает! Мой дом и все имение теперь в твоем распоряжении. Я скажу Байярду. Пусть наши дети растут, как братья и сестры.

В ее темно-карих глазах плеснулось изумленное непонимание, всего на мгновение, и тут же сменилось согласием:

– Уж не знаю, что из этого выйдет, но – спасибо! Вы такой добрый!

– Я – не добрый. – Серые глаза Анри сузились и потемнели. – Я сейчас очень недобрый и буду таким, пока не отомщу одному человеку – за все, что он совершил!