Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

— Спасибо, я редко курю.

Они вышли из клуба последними. Холодный ветер приносил из тайги плесневелый запах тлеющей листвы и подвальной сырости. Где-то поблизости от рудника озорно хохотали совы.

— Вы давно из-за границы? — спросил Гурьян, бросая окурок. Искры, подхваченные ветром, черкнули по воздуху красной бороздкой.

— Уехала я в двадцать четвертом, а вернулась в двадцать седьмом. У нас была командировка от института. Жалею, что не удалось побывать на клондайских предприятиях…

— Значит, поработаем, Татьяна Александровна?

— Да… Я очень рада, что здесь предстоит большая реконструкция… Мне хочется проверить себя и вообще… Заходите ко мне, Гурьян Минеич… Только не сейчас, а когда устроюсь с хозяйством… Мне скоро должны привезти пианино… Ведь я немного играю.

— О реконструкции мы пока мечтаем… Как — трест…

Гурьян хотел спросить ее о семье, но счел это неудобным при первой встрече. Вандаловская быстро вбежала на крыльцо и не оглянулась, как этого ожидал директор.

— Молодец, — шептал он, направляясь в контору. — Сколько же ей лет?

Шахтовые копры порядком заняли гребень хребта. От них — вид на курные избушки, шалаши и палатки, беспорядочно рассыпанные по низине. Между жилищами старателей глядят в беспредельное небо черные ямы кострищ. Но вечерами и утрами веселые костры рассыпают ворохи искр. Сорвавшийся с гор ветер подхватывает гривастое пламя, рвет его на клочья.

С вечера шум от старательских становищ долетал к поселку. В шуме смешивались хрип гармошек, обрывки песен, выкрики, топот тяжелых приискательских сапог.

Катя Самохватова открывала окно и тревожно прислушивалась к неистовому этому разгулу. Не выдержала и, наскоро накинув брезентовый плащ, сбежала с крутого увала. На сухих травах седым искрящимся покровом лежал первый бархатный иней. По дороге вспомнила, что нужно было поставить в известность директора и Стукова, но сердце подсказывало, что медлить нельзя, когда старательская «бражка забузила». Знала она этих людей с пяти лет, здесь выросла, здесь получила школьную и жизненную выучку, сама копала землю. Отсюда была командирована в партшколу. А теперь, когда несла обязанность председателя профкома и завкадрами, страдала за каждого человека, покидающего производство, за каждого прогульщика, за каждый дебош с картежными играми и ножевыми расчетами. Боялась усиления былых, так знакомых, разгулов приискателей.

Она остановилась около группы топтавшихся, неумытых, косматых старателей. В средине этой загулявшей артели под дикие стоны дрянной гармошки отплясывал плечистый складный парень в длинной красной рубахе. Черные вихры его жестких волос трепались на ветру и закрывали глаза. Парень был остроскулый, глазастый, темнолицый.

Завидев девушку, гармонист, широко размахнув мехами, согнул на плечо голову, пустил забористый басовый перебор.

— Эй, начальница! — залихватски выкрикнул рослый франт Сашка Алданец, выставив вперед ногу в черной краге. — Протанцевать не желаемо ли?

Плясун остановился, раздувая ноздрями и часто дыша. Его темные глаза замутнели, а на полных обсушенных зноем губах застыла виноватая улыбка.

— Костя, что это значит?

Костя досадно махнул рукой, будто собираясь согнать непрошеный румянец.

— А что? — подбоченился Алданец, щуря нагловатые поблекшие глаза. — Братва домой собирается и решила гульнуть на новом этапе разлуки.

— Домой? Да вы очухайтесь, товарищи! Когда здесь открываются зимние работы и расширяется рудник. — Катя понимала, что сделала рискованное заявление, но не упрекнула себя.

Алданец с пьяной компанией брал ее в кольцо.

— А что ж, товарищ в юбке, замерзать здесь или окочуриться без шамалки?

— Нет, почему же, товарищи… Нужно потрясти администрацию. — Девушка совала волосы под пуховый платок, а они упорно сползали на лоб и глаза.

Из толпы злобные голоса:

— Довольно сапоги лизать!

— Неча тому богу молиться, который начхать на нас хотел…

— Ваша министрация забойщиков-то кормит хуже, чем цыган коня…

— Да-а! А на старателей у ней и рыло не воротится…

— И неверно, товарищи… Это старая администрация довела рудник до тяжелого состояния. А теперь Гурьян Нарыков… Разве вы не знаете, что он сам забойщик и повернет дело в другую сторону… Ведь надо же сначала поставить вопрос.

— Вопросы кушайте сами, барышня, а народу дайте хлеба с говядиной.

— Знаем! Был забойщик, а теперь кто?

Толпа росла, заполняла ложбину, ревела. Вечные лесные бродяги, не обременяющие себя имуществом, с тощими котомками на ломаных загорбках переходили от одной кучки к другой. Эти странники первые потянулись к долине, ближе к жилым местам, пахнущим избяным дымом.

— Костя, а у тебя где дом? — Катя поднялась на пень, но оборвалась. Через головы приискателей увидела, как от становищ рассеянным караваном старатели уводили навьюченных коней. На берегу тоже копошились люди. Поняла, что там готовят салики для отплытия.

— Костя, как не стыдно! Значит, опять беспризорничать? Значит, не нравится хорошая трудовая жизнь? А я думала, ты пойдешь на-исправу!

Последние слова девушки вырвались навзрыд. Она запахнула полы плаща и побежала к поселку. Навстречу подпрыгивала легковая машина. По сдвинутой на затылок кепке узнала Гурьяна, а по бритой голове — Стукова. Она замахала руками, закричала. Машина остановилась, пыхтя и вздрагивая.

— Уходят? — спросил секретарь. — Ну, садись. — Голос Стукова удивил девушку спокойствием.

Машина тронулась. Уступая ей дорогу, старатели рассыпались в стороны. Автомобиль остановился на берегу у переправы. Задние спешно подтягивались, каждый хотел послушать, что скажет на прощание начальство. Секретаря и директора большинство знало с давних пор.

Стуков поднялся на мягкое зыбающее сиденье.

— Это куда же, ребята? — в улыбке секретаря скрывалась обида. — Вот директору даже конфузно, товарищи, что вы не пришли в контору, а прямо с бухты-барахты расплевались и — баста. А ведь настоящие советские рабочие делают не так. Настоящие-то пришли бы и понукнули дирекцию, если она задремала, или выяснили бы вот у этого начальника, почему он о вас не позаботился вовремя.

Старатель, державший в поводу рыжего горбатого коня, протискался к машине. Серыми трахомными глазами замигал на директора. На кончике его облупившегося от грязи носа висела капля.

— Шлялись… Докучали Гурьян Минеичу, но где толк-от!

— Правильно, Хлопушин! — поддержали задние.

— В лоб угадал. Вот память у стервы…

— Товару сулили, а дали хрен с луком…

Рядом с приземистым Стуковым выросла высокая фигура директора. Он снял кепку и широко взмахнул ею.