Юрий Трусов - Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)

– Ты, порождение змеи и шайтана, обманула меня! – закричал Ахмет, намотав ее темно-русые косы на руку. Он притянул девушку к себе и долго молча всматривался в ее побледневшее лицо.

Но в глазах казачки не было страха. Приступ отчаяния уже прошел. До ушей Маринки донеслись стоны. Она скосила глаза и увидела лежащих в углу лабаза избитых и окровавленных Луку и двух своих подруг. «Но где же Семен?» – подумала Маринка. И обрадовалась: Чухрай сбежал.

Халым, этот одноглазый негодяй, предал их. Ни ей, ни ее несчастным друзьям теперь нечего и ожидать пощады. А раз так, то зачем ей скрывать свою ненависть к врагу?

Гнев закипел в ее сердце, и она плюнула в лицо паши.

Оскорбление привело в неистовство старого турка. В бешенстве он ударил Маринку раз, другой, еще и еще.

Закованных в цепи беглецов ввели в просторный зал дворца Ахмета. Паша, окруженный байрактарами и седобородыми в зеленых чалмах муллами, важно восседал на подушках. Рослые янычары ударами плетей заставили пленников упасть на колени. Среди немногочисленной челяди, стоящей в противоположном углу зала, Маринка увидела одноглазого Халыма.

Ахмет ненавидящим взором оглядел пленников. Злобная улыбка искривила его тонкие губы.

– Великий Аллах не допустил, чтобы вы, презренные христианские собаки, сбежали от меня, вашего законного господина. Мой почтенный Халым поступил как доблестный мусульманин. Он не поддался соблазну и вовремя сообщил о вашем побеге. Что вы, отродье змей и шакалов, можете сказать в свое оправдание? – закончил краткую речь паша.

– То, что твой Халым – гнусный предатель и обманщик! Он содрал с нас триста пиастров за побег и молчал бы, если б мы пообещали ему еще сотню золотых монет. Он обманул тебя, как и нас! – крикнул Лука Ахмету.

– Врешь, пес! – побледнел Халым. – О, доблестный паша! Христианские собаки, чтобы отомстить мне, твоему преданному слуге, обливают меня потоками грязи… Не верь ни одному их лживому слову, о великий паша! – закричал одноглазый.

– Успокойся, мой честный Халым! Я и так не верю ни одному их нечистому слову. Но, – продолжал Ахмет, – ты должен мне, как своему господину, дать две трети из тех трехсот пиастров, что тебе передали эти грязные псы.

– Они врут, клянусь бородой пророка! Врут! Я не брал никаких денег! – взмолился Халым.

Однако Ахмет был неумолим.

– Я знаю тебя много лет и не сомневаюсь в твоей честности. Все же двести пиастров ты должен отдать мне, и не позже восхода солнца, – многозначительно усмехнулся паша. – А теперь, – Ахмет злобным взглядом уставился на пленников, – мы воздадим преступникам по заслугам.

Он теперь ненавидел Маринку, не мог простить ей обмана. Ненависть усиливала суеверная мысль, что, может быть, молодая казачка и вправду колдунья. Недаром ему об этом все время твердила Зейнаб.

«Может, это шайтан помог казачке замутить мой разум», – думал про себя Ахмет.

Суеверный и невежественный, он верил в чародейство и волшебство, а поэтому искренне считал, что сделает доброе дело, если приговорит к самой лютой казни светловолосую гяурку.

– Эта молодая ядовитая змея, возможно, ведьма, – ткнул Ахмет пухлым пальцем в сторону Маринки. – С нее надо содрать кожу, затем зашить нечестивую в мешок и утопить в море.

Он перевел взгляд на Янику и Одарку.

– Эти две менее опасны. Одну из них после хорошей порки нужно послать на тяжелые работы. Ее! – Он указал на Янику. – А другую, – он кивнул на Одарку, – как и этого чернобородого, – брови паши грозно сошлись на переносице, – повесить за ребра на крепостной стене. Пусть все в Хаджибее знают, что меч ислама, врученный мне нашим мудрейшим султаном, не затупился и без пощады карает преступных тварей. Ну, как, справедливо я рассудил? – обратился паша к байрактарам и муллам.

Те поспешно наклонили головы. Но один мулла поднял руки над головой и произнес:

– Светлоликий султан наш, повелитель вселенной, наместник пророка на земле, недаром доверяет твоей мудрости, о славный паша Ахмет! Твой приговор этим тварям – пример справедливости и великодушия! Однако ты, мудрейший, в своем благородном желании скорее покарать этих ядовитых скорпионов забыл о том, что сегодня и завтра – счастливые дни. Поэтому казнь придется отложить на два дня…

Глаза Ахмета недовольно сверкнули. Подумав, он ответил мулле:

– Ты прав, как всегда, достопочтеннейший хаджа. Нехорошо нарушать святые обычаи и законы. Поэтому мы отложим казнь. Но через два дня, как только взойдет солнце, мы покараем нечестивцев. А пока пусть они в моей подземной секретной тюрьме ожидают без воды, пищи и света прихода палачей… – И Ахмет сделал знак телохранителям.

Никола Аспориди от солдат турецкого гарнизона, что зашли в кофейню поиграть в кости, узнал о гибели Ивана Бурилы и провале побега. Хотя оба известия наполнили его сердце болью и тревогой, они не убавили ни его энергии, ни мужества.

Никола вел постоянное наблюдение за военными приготовлениями турок, за их боевыми силами. В этот тревожный день он заметил оживление в крепости. Паша произвел смотр гарнизону, после чего усилил крепостную артиллерию новыми пушками. Их сгрузили с кораблей, стоящих в гавани, и втащили на высокие крепостные стены Хаджибея. Если раньше крепость защищало всего четыре орудия, то теперь внимательные глаза хозяина кофейни насчитали в амбразурах крепостных стен двенадцать пушек. Никола, чтобы немедленно известить Гудовича об этом, решил послать своего сына Симона навстречу русским войскам.

Молодой Аспориди уже не раз выполнял подобные поручения. На низкорослой выносливой татарской лошаденке он выезжал из Хаджибея в степь, где встречался с командирами казачьих разъездов и передавал им сведения о том, что происходит в крепости. Этот невысокого роста юноша, белокурый, слегка курносый, унаследовал от отца черные внимательные глаза, сообразительность и смелость.

Как только начало вечереть, Никола повел сына в отдаленный угол заросшего кустарником двора кофейни. Здесь стоял глинобитный сарай, заваленный поношенной конской сбруей, старыми рассохшимися бочками, ветхими войлочными коврами.

Никола ввел сына, засветил фонарь и замкнул дверь на железный засов. Потом взял стоящий в углу дубовый рычаг, похожий на короткую оглоблю с массивной рукояткой. Конец оглобли представлял собой аккуратно обтесанный прямоугольный брусок. Отсчитав от порога сарая два шага, Никола откопал в земляном полу прямоугольное отверстие и, словно ключ в замочную скважину, сунул в него прямоугольный брусок, надавив плечом на массивную рукоятку. От его усилий стал расходиться глинобитный пол и открылась широкая щель. Когда она стала такой, что в нее смог бы свободно пролезть человек, Никола, освещая путь фонарем, первый стал спускаться по деревянной лестнице. Пройдя узкий коридор, вырубленный в рыхлой известковой породе, отец и сын очутились в небольшой подземной комнате-тайнике.