Ольга Елисеева - Наследник Тавриды

Пушкин напрягся. Да, он получал письмо, на сургучной печати которого был оттиск перстня с кабалистическими знаками. Но только раз. Может, второе затерялось? Или перехвачено? Бывший мастер стула ложи «Овидий» беспокоился о судьбе протоколов, которые когда-то отдал на сохранение. Но вот беда, Пушкин уже исписал обороты, а расставаться с черновиками не хотел.

Плутишка! Тетради нужны. Там значится имя родного брата Пущина. За ними и приехал Иван.

— Жано, но хоть что-то можно оставить?

Гость кивнул.

— Дай я просмотрю. И уж что скажу выдрать, то без возражений.

Пушкин вытащил из-под кровати чемодан. Потрепанный, еще кишиневский. Прямо там, на дне, и лежали большие амбарные книги. Страсть какая хорошая бумага! Здесь такой не достать.

Экзекуция заняла час. При каждом вырванном и отправленном в печку листке поэт вскрикивал, закрывал лицо руками и начинал ходить из угла в угол. Потом встряхнулся и протянул другу обе руки.

— Бог с ними! Нам бы бутылочку «Клико». Или по кружке пунша!

Они обнялись и пошли бродить по еще холодному дому. Кругом пыль в три пальца и какая-то особая тишина нежилого строения. Приветно было лишь в няниной комнате, куда под вечерок собрались швеи — пригожие девки с работой. Иван тотчас заметил среди них одну фигурку с округлым животом, перетянутым фартуком. Он бросил быстрый взгляд на Пушкина и уверился по смущенной улыбке в правильности своих заключений.

Поспел обед. Хлопнули пробкой. Начались тосты. За Русь, за Лицей, за друзей и за свободу Отечества. Попотчевали искристым няню, а всю ее швейную гвардию — хозяйской наливкой. Вокруг стало пошумнее. Под гомон девичьих голосов опять завязалась беседа.

— Знаешь ли, что царь меня боится! Недавно увидел мое имя в списке въезжающих в Петербург, поднял крик, — захмелев, похвастался Пушкин. — А это мой брат Левушка.

— Не преувеличивай своего политического значения, — отрезал Иван. — И вообще держись от политики подальше. Ты сочинитель. Ничего не знаешь. Слава всенародная тебя защитит.

Кишинев.

— Когда, по-вашему, вы его оттуда выкурите? — поинтересовался граф у Липранди.

— Может, через неделю, — полковник пожевал травинку. — Может, раньше. Большого значения не имеет.

Наместник хлопнул его по плечу.

— Что бы я без тебя делал, Иван Петрович?

Верное замечание. Год бессарабские власти, несмотря ни на какие требования генерал-губернатора и согласие 2-й армии послать сильный отряд, не могли переловить разбойников в Буджакской степи. Те колобродили, переходя смыкающиеся границы Турции, Австрии и России, и ускользали от преследования. Но стоило Липранди начать поновлять дороги, как банды ополчились именно на него. Полковник долго терпеть не стал. Сам съездил к Сабанееву в Тирасполь, сам привел две сотни казаков, которые за месяц очистили край от бродячих арнаутов. Все дела!

Оставалась одна банда атамана Урсула, изрядно потрепанная и засевшая в шести верстах от Кишинева в местечке Малина. Здесь высокие холмы, поросшие кустарниками, и глубокие овраги с ручьями по дну напоминали малый Кавказ посреди ровной, как стол, степи. Этот каприз природы облюбовали для хуторов местные жители, их-то Урсул и захватил, подчинив себе, точно в крошечном разбойничьем государстве. Объедал, обпивал и забирал девок.

Малину окружили и держали в осаде, зная от бежавших хуторян, что народу у Медведя мало. Еды нет. Не сегодня-завтра он сам свалится войскам на голову, если, конечно, не предпочтет удавиться. Никто не ожидал, что Урсул дерзнет бежать. Казаки не дали бы ему ускользнуть в степь или переправиться через Прут в огромный Оргейский лес. Но они проспали на рассвете, когда атаман с двумя товарищами по балкам благополучно ушел версты на полторы в сторону Кишинева. Наглость — дар божий. Урсул мог незаметно проникнуть в нижний город и там затаиться у сообщников в бесчисленных лачугах и мазанках на берегу Быка. Никакая полиция не нашла бы его в этом сонмище погребов, огородов, хибар и путаных тропок между плетнями.

Уже впереди маячили облупленные стены и соломенные крыши нижнего города, когда гулкий топот за спиной возвестил о погоне. Долго ли казацкой головушке спать? Урсул пришпорил коня, его спутники тоже ударили пятками в бока своих кляч и на всем скаку влетели в Кишинев. Народ в восторге от зрелища несся за ними по улицам, вопя: «Разбойники!!!» Но не решаясь приблизиться. Атаман сунул поводья в рот, а в обеих руках держал по пистолету, так что охотников хватать его не нашлось. Преследуемый улюлюкающей толпой, он доскакал до мостика через Бык; еще чуть-чуть, и извилистые улочки подола скрыли бы беглецов в зловонной тесноте. Но лошадь Урсула попала ногой в дырку между сгнившими бревнами и, вылетев из седла, бандит грянулся оземь. Сзади на него наскочили товарищи. Один упал в воду, другого придавила кобыла. Пяти минут не прошло, как все было кончено. Шайку скрутили и повели по широкой улице к Инзовой горе, где имелась небольшая тюрьма с решетками на окнах.

Наместник, никак не ожидавший, что конец разбойничьего отряда настанет чуть ли не под его окнами, вышел на крыльцо. Покончив с дневными делами, он отправился в острог в сопровождении сиявшего, как медный таз, Липранди. Охранник отворил им дверь. Солнце слепило сквозь немытое окошко. Муха жужжала в паутине. Пахло прелой соломой. Закованные в кандалы арестанты сидели на полу. Урсул первый поднял голову. Он был одних с Воронцовым лет, черноволос и угрюм, но на его лице не отражалось ни страха, ни злости.

— Я не валах, — бросил атаман, точно его кто-то спрашивал. — Под Киевом родился. Это местные прозвали меня Медведем. Есть христианское имя. Да не скажу. Ни к чему вам.

— Чего ж ты, молодец, взялся душегубствовать? — молвил Липранди.

Но разбойник махнул рукой, отчего цепь на ней глухо брякнула.

— Воли хотел. Думал, война с турками будет, в армию подамся. Из меня вышел бы неплохой солдат. Может, и выслужился бы.

— Солдатская доля несладкая, — возразил Воронцов. — А ты привык готовое брать да есть-пить за чужой счет.

Урсул хмыкнул.

— Откуда вам знать, к чему я привык? Сведали бы, господа хорошие, батогов, сами бы в бега подались. Меня Бог рассудит. А вы вольны наказывать.

С этими словами он отвернулся к стене. Второй его товарищ не стал скрывать, что фамилия его Богаченко. Был он худ, некрасив, от роду имел лет двадцать пять и, разговаривая, все шарил по стенам беспокойным взглядом.

— Мы люди полезные, — с нагловатой ухмылкой заявил разбойник. — Без нас паны совсем народ прижмут. Зажрались, опаски не чуют.

— Не корчи Робин Гуда! — цыкнул на него Липранди. — Разлегся! А ну встань!

Богаченко трухнул полковничьих сапог, которыми гость запросто мог съездить ему в рыло, и с нарочитой медлительностью встал.