Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

Галкин орал: «Я записал твой голос на магнитофон! Я под землёй найду…» Пап жевал. И он уже хотел бросать трубку, но клиент вдруг сбавил тон и поникшим голосом проговорил: «Ладно. Сдаюсь. Вижу профессиональную хватку. Могу отключить телефон, но ты найдёшь другой способ метать в меня ядовитые стрелы. Вот тебе моя рука — и мир! Скажи только, на кого работаешь?» Пап придвинул вторую тарелку с бутербродами, продолжал есть. На подобную наживку он тоже не клевал.

Но вот Галкин закинул второй крючок. «Даю три тысячи рублей. И слово чести: не выдам». Пап оживился. Проглотил бутерброд, а с ним и хлебную корку из-за щеки. Заговорил своим голосом: «Три тысячи? Это интересно, — вспомнил, что Галкин недавно получил тридцать тысяч за какие-то дела. — А как ты мне их передашь? У меня принцип: меня можно слышать, но нельзя видеть. И ещё условие: Хозяев не выдаю. Гоните деньги — и я к вашим услугам. Могу принять заказ». Галкин улыбнулся: а что? Прикуплю ка я этого молодца. Авось пригодится! «Как вам вручить деньги?» — «В два я буду в "Славянском базаре", приглашаю со мной пообедать».

Как и всякий человек, отмеченный чувством достоинства и не лишённый самолюбия, Спартак Пап стремился усовершенствовать своё ремесло, довести его до степени искусства. Не считал себя ни интриганом, ни шарлатаном, хотя и понимал аморальность предпринимаемых операций, грань преступности, по которой скользила его жизнь.

Робко и неуверенно начинал он карьеру, но со временем увлёкся кипением страстей, оглушительной мощью своих ударов, с нездоровой страстью и почти детским любопытством наблюдал агонию поражённых жертв, шаг за шагом распалял аппетит, обретал чувство, похожее на радость победы спортивного бойца, на то сильное, глубокое удовлетворение, которое приходит творцу от результата долгих опытов и экспериментов.

Не сразу, постепенно, из года в год, к нему приходило самоуважение, пьянящее сознание силы и власти над людьми. Он мог разрушить, сокрушить, повергнуть в прах любого человека и сам при этом оставаться в полной невредимости и спать безмятежно. Пап изощрялся в придумывании новых форм нападения, проявлял завидную изобретательность, — и, запустив в действие новое оружие, метнув стрелу, начинённую отличным от прежнего ядом, он затем наблюдал за жертвой с интересом, с каким шалун мальчишка смотрит на агонию пришпиленной бабочки. В другой раз Папу казалось, что он врач и наблюдает за состоянием больных. Чем сильнее действовало «лекарство», тем большее удовольствие он испытывал.

Втискивая своё тело в «Жигули» и отправляясь в «Славянский базар», — он там регулярно обедал, — Пап чувствовал, как в него вселяется бес и он загорается азартом. «Галкин мне нужен, — говорил Зяблик. — Пап! Приручи Галкина!» Тогда Пап не придал значения просьбе Зяблика. Сейчас думал: «Видно, сильно понадобился Зяблику этот субчик!» И Пап проникался азартом: «Любопытно, как далеко простираются мои возможности? Какой власти над человеком смогу достичь, если постараюсь?»

В ресторане столики были заняты, и Галкин, — Пап узнал его сразу, хотя никогда не видел! — бесцельно толкался между официантами, растерянно взирал по сторонам.

— Извините, вы…

Галкин кивнул:

— Да, я…

Пап, не церемонясь, схватил Васю за рукав, повел к уже накрытому для них столу.

Папа здесь знали и заказы его принимали по телефону.

— Смелый вы человек, — теребил Вася жидкую чёлку волос на лбу. Старался быть развязным и не удивляться чудовищной полноте нового приятеля. — Я ведь за собой мог и хвост привести.

— Какой хвост? А-а!

Сунул за ворот салфетку, вооружился вилкой и ножом. «Парень неумный — хорошо! — резво бежала мысль. — Надо указать ему место». Сверкнув чёрным огнём гипнотических глаз, Пап заговорил:

— Вы из Свердловска, не так ли? Вас там помнят.

— Вы были там?

— Был. И бываю… частенько.

Вася шаркнул вилкой по тарелке, рука его дробно предательски затряслась. Понял всё: Пап идёт по следу. Обкладывает красными флажками.

Пап тем временем разлил вино, выпил, не предлагая Василию. Галкин крутил ножку хрустального фужера, старался справиться с поразившим его открытием. «Собирает материал!» — гвоздём торчало в голове.

В жизни Василия было много тёмных пятен, но одно… Ему удалось вывернуться, но два товарища по этому делу сидят в тюрьме и оба они давали показания. «Неужели дело ворошил? Там чёрным по белому…» Слышал: пальцы рук холодеют.

Пап ел и пил вино, не удостаивая взглядом Василия. Эксперимент начинался удачно. «Э-э, приятель! — лениво ворочалось в голове Папа. — Валишься с первого удара…»

За спиной у него выросла фигура официанта. Горячие блюда дымились, лица обволакивал запах сдобренного луком и перцем мяса.

— Вы у меня вот где! — Пап ткнул в Василия крепко сжатым кулаком. — Для начала гоните обещанные три тысячи, а дальше всё пойдёт проще: вы полюбите меня и будете исполнять некоторые мои капризы. Сначала они покажутся вам неприятными, но потом привыкнете и поймёте: все мои действия идут вам на пользу, от них пойдёт ваша карьера и деньги, много денег. А теперь гоните!

— Не понял…

— Гоните деньги! Сюда, на стол.

Пап показал свободное место на столе. Василий вынул пачку зелёных пятидесятирублёвок, положил на стол. Пап тут же их схватил и стал сосредоточенно считать.

— Отлично! — сказал он, впервые уставившись взором на Василия. — Да, отлично. Остальное — по телефону.

Сунул подошедшему официанту полсотню, направился к выходу. Василий шёл за ним, ждал продолжения разговора, но Пап впихнул себя в вишнёвый «жигулёнок» и, не взглянув на своего нового друга, тронул автомобиль. Василий смотрел ему вслед с чувством невольного почтения и сдавившей сердце тревоги за своё будущее.

Едва только первую партию импульсаторов изготовили, тут и проект новых плавильных печей из ведомства Галкина пришёл. Да такой остроумный, экономичный — с импульсатором органично соединялся и выгоду металлургам большую давал. Все ахнули.

Плавильную печь Галкин разработал вместе с партнёром. В том же году их Государственной премии удостоили. Партнёра — посмертно. Был он альпинист и погиб при восхождении на одну из вершин Памира.

Галкин не был альпинистом, но и он покорял вершины. Без боя, почти без усилий. Лавина счастливых обстоятельств валилась на голову, и он жмурил глаза от ярких лучей собственной славы, щупал туго набитый кошелёк и мысленно восклицал: «Да всё ли так и есть на самом деле? Не во сне ли я?»

Нет, и звание доктора наук, и должность, и медаль лауреата, и гонорар за открытие — всё держит в руках, и держит судьбу крепко, и конь волшебный несёт его дальше — к звёздам.

И всё-таки — был успех, но счастья не было. Не мог он, как прежде, посмотреть Филимонову в глаза. Имел единственного друга — и того не стало. Потерял и Ольгу, словно солнце для него померкло. В душу заползла, гложет и сосёт тоска. Не страх, не раскаяние — смутная, растекающаяся по всем клеткам гнетущая истома. Не то угрызение совести, не то тревога. Страха нет, но тревога… Тревога за всё: за дела, за должность, за завтрашний день.