Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)

Лицо наместника оставалось спокойным. Но все же некоторые из находящихся в кабинете внимательных офицеров штаба, приглядываясь к выражению небольших, близко расположенных глаз наместника, к углубившимся носогубным складкам и опущенным углам рта, чувствовали, что наместник пребывает в некотором сомнении.

«Как, однако, утомительны эти иудеи, – думал между тем Галл, – и чего бы им не жить спокойно. Ведь политика Рима проста. Поклоняйтесь своим богам, но не забывайте, что над вами есть император. Кто только не проходил по этой земле, кто только ее не разорял. А ныне – живи и радуйся мощной защите, возрождайся, варварский народ, под крылом римского орла. Так нет. То их вере угроза, то налоги велики, то прокуратор не устраивает. Хотя справедливости ради стоит сказать, что и Флор хорош. Нажрался и раздувает пламя войны, в расчете, что когда все пойдет вверх дном, никто в его преступлениях разбираться не будет».

Тут Цестий Галл обратил внимание, что наступила тишина. Секретарь, закончив чтение, сворачивает свитки, а офицеры ожидают его слов. Тогда он выпрямился, откинувшись на жесткую спинку стула, и небрежно повел рукой, показывая этим жестом, что готов выслушать мнения присутствующих.

Смысл высказываний офицеров сводился к одному: Цестий Галл лично во главе войска должен идти в Иерусалим.

Загорелое, с крупными чертами лицо наместника постепенно менялось. Раздражение все явственнее проявлялось на нем. Он побарабанил пальцами по деревянному подлокотнику и, не высказав своего решения, распустил совет.

Оставшись в одиночестве, Цестий Галл некоторое время ходил по просторному рабочему кабинету, обставленному с безвкусной пышностью, и словно впервые рассматривал многочисленные бюсты цезарей, расставленные вдоль выложенных мозаикой стен.

Не далее как весной посещал он Иерусалим с инспекционной поездкой. Тогда Цестий Галл, играя роль справедливого властителя, внимательно выслушал жалобы населения и обещал во всем разобраться и настроить Флора быть милостивым. Он вернулся в столицу в прекрасном расположении духа, чувствуя себя дальновидным политиком и умелым миротворцем, о чем не замедлил сообщить в Рим.

Полученные же ныне донесения показывали, что его действия на дипломатическом поприще закончились полным провалом, и это его раздражало. Раздражала и перспектива оставления столицы и предстоящей жизни в легионе на марше. Куда как приятнее было бы проводить время в роскошных особняках пригорода Дафне в обществе красивейших женщин.

В окно ворвался прохладный ветер, приятно остудил лицо. Вызвав ординарца из набитой рабами передней, наместник во главе небольшой кавалькады отправился на прогулку по городу.

Столица провинции Сирии город Антиохия располагался в 300 милях от Иерусалима, там, где сходятся Ливанские горы и снежные вершины Тавра, в плодородной пойме реки Оронт, и был окружен миртовыми и лавровыми рощами, скалами, покрытыми ярким ковром из гиацинтов и гвоздик, прозрачными водопадами, срывающимися в пропасть с отвесных утесов.

Богатый город с нарядными храмами, амфитеатром, термами и библиотекой, гордящийся школами риторики, философии и медицины, уступал по величине и значению лишь двум городам империи – Риму и Александрии.

Главный парадный проспект Антиохии тянулся шесть километров, застроенный с обеих сторон трех этажными и пятиэтажными домами из каменных блоков. По всей длине улицы шла колоннада из полированного мрамора, защищающая горожан от дождя. За рядами мраморных колонн бойко торговали многочисленные лавки.

Перекрестки были украшены арками, а колонны дворцов и храмов покрыты листовым золотом. Повсюду стояли статуи богов и удостоившихся почета общественных деятелей.

В ночное время улица освещалась фонарями. Такого не знал ни один город древности.

Население столицы достигало полумиллиона человек. Легкомысленные сирийцы, хитрые вавилоняне, греки, римляне, иудеи. Смешение Востока и Запада. Граница двух миров. Открытость общества, религиозная терпимость, распущенность нравов. Город скачек, гонок, танцев, вакханалий, фантастической роскоши и сумасбродств Востока.

В шумной толпе улиц можно было встретить греческих философов, спешащих с книгами в руках, и храмовых проституток, зарабатывающих на содержание храма. Полных достоинства бородатых иудеев и оскопленных жрецов «Великой матери» Кибелы, в исступлении предающихся диким пляскам. Пылко, страстно проповедующих сторонников новой веры, распространяющих имя Иисуса, и приверженцев бога Аполлона, устраивающих бесконечные праздничные шествия по городу.

Да, старому развратнику Цестию Галлу совершенно не хотелось покидать столицу.

Ночью Цестию Галлу приснился сон. Он стоит у дороги. По ней и далее в поле снуют люди. Много людей, занятых своими делами. А он в полном военном обмундировании стоит на обочине и совершенно никому не интересен. На него не обращают внимания. Цестий делает шаг и становится на камни дороги. Неожиданно вместо прочного настила под ногами оказывается грязь, черная и вязкая. Цестий начинает в нее погружаться. Он пытается нащупать дно, но не находит под ногами опоры.

«На помощь!» – хочет крикнуть Цестий, но голоса нет, да и никто на него не смотрит. Где солдаты его охраны, где его легионеры? Вот он погрузился по пояс, потом по грудь. Он должен спасти себя сам, и мужчина оглядывается в поисках чего-то, что может ему помочь. Что-то неясное, белое неизвестно откуда появляется на краю ямы. Он протягивает руку к этому неясному, белому, стараясь за него ухватиться, но оно вдруг размывается, превращаясь в туман, в облако, и исчезает.

А Цестий Галл погружается все глубже в зловонную жижу трясины. Сейчас она достигнет подбородка, потом рта, и он захлебнется, задохнется, умрет. Его охватывает жуткая паника, какую человек порой испытывает во сне. Из последних сил он отталкивается от какой-то точки в глубине жижи, отталкивается и выползает из трясины. Грязный, но живой, он отползает от края ямы, но почва вновь начинает колебаться, и он лежит, распластавшись, боясь встать на ноги.

Цестий открыл глаза. Все его тело было покрыто липким потом. Сердце стучало где-то у основания шеи. Тусклый свет масляного светильника освещал комнату. От язычков пламени легкие тени скользили по потолку. В полном смятении он раздумывал над значением сна. Какое предзнаменование послали ему боги? От какого опрометчивого шага предостерегают? Какое решение будет верным, какое даст ему твердую почву под ногами? Наконец он решил, что правильней всего действовать в обычной римской практике.

Подавить мятеж как можно скорее, прежде чем он успеет разгореться.

Отдавая утром приказ, он был несколько возбужден и даже процитировал Вергилия: «Милость покорным являть и войною смирять надменных».