Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)

– Привыкнешь, – жестко, даже неприязненно сказала Магда, наблюдая за Яэль, – еще и добавки просить будешь. А не будешь – ослабнешь, станешь доходягой и пойдешь в «газ», – мрачно пугала она девушку.

От ее слов Яэль вздрогнула и, закрыв глаза, выпила жидкость. Яэль уже поняла, что Магда была совсем не плохой женщиной и пугала она специально, думая, что так она поддерживает в узницах силы к борьбе за жизнь.

Между тем Магда, оглядев быстрым взглядом фигуру и лицо юной девушки, – такое милое с еще не исчезнувшим румянцем, с чистыми серовато-зелеными глазами, напоминающими цветом море, с трогательными мелкими веснушками – с сожалением представила себе, какая она станет через совсем недолгий срок, и отвернулась. Но, отводя глаза, старшая заметила какой-то блеск на левой руке девушки и, вглядевшись, с удивлением увидела кольцо.

– Сними сейчас же. Ты что, с ума сошла? – проговорила она.

– Не снимается, – испуганно ответила девушка, и глаза ее расширились.

– Не снимается? – зло переспросила Магда, приближаясь к Яэль и угрожающе нависая над ней своим массивным мосластым телом. – У одной тут тоже не снималось золотое обручальное кольцо, ну просто вросло в тело за много лет. Как назло его заметила, – Магда оглянулась и, удостоверившись, что ее слушают только Яэль и Анна, продолжила: – Эта толстозадая сука Эльза. Вот этого кольца ей только недоставало. Она вызвала доктора. Тот явился с чемоданчиком. Вынул шприц, сделал обезболивающий укол. Женщина сидит спокойно, думая, что врач кольцо распилит, а доктор достал щипцы и быстро откусил женщине палец вместе с кольцом. Та пикнуть не успела, тут же в обморок и свалилась. Врач, сволочь, кольцо снял, а палец брезгливо на землю бросил. Ты что, этого хочешь?

– Нет, что ты, Магда. Я сниму. Сейчас же сниму.

Но кольцо не снялось, сколько девушки ни старались. Тогда Анна, найдя какой-то лоскуток ткани, обмотала его вокруг кольца, а повязку запачкали глиной, чтобы в глаза не бросалось.

Обеих девушек отправили работать на огород. Стоял сентябрь, после прошедших дождей почва размокла, ноги проваливались в грязь и холодели до ледяного состояния. Анна начала кашлять, особенно по ночам, когда наконец они согревались под одеялом, прижавшись друг к другу. Лечить кашель было нечем. Яэль пробовала растирать Анне спину, ноги. Но это помогало плохо.

Голод мучил постоянно. Днем на обед давали суп из крапивы, со странным вкусом и запахом, на поверхности его плавали редкие желтые кружочки маргарина, а дальше баланда состояла из воды, воды и еще раз воды. Крапива для супа росла вокруг бараков, и заключенные находили в себе силы шутить, называя ее витамином СС.

Брать овощи с огорода каралось смертной казнью, и все же иногда Яэль или Анна умудрялись пронести маленький клубень картофеля.

За несколько дней, что Яэль провела в лагере, ее прошлое отодвинулось в недосягаемую даль. И не потому, что было много событий. Нет, жизнь в лагере была скорей однообразна. Однообразно полна страданий.

Страданий от постоянного голода, когда только и думаешь, где бы достать что-нибудь хоть относительно съедобное, чтобы можно было это сжевать. От холода, от которого, казалось, уже никогда не сможешь согреться. От страха смерти, проникшего во все уголки твоего тела и заставляющего его трепетать от каждого окрика. От страха заболеть и превратиться в высохшую развалину с покрытой язвами кожей и выпавшими от цинги зубами. От ужаса, что вдруг вечером силой утащат для развлечения полицаи или уголовники из охраны.

Яэль уже видела утреннее возвращение этих несчастных, истерзанных до предела девушек с опухшими от слез и ударов лицами и содрогалась от унизительного состояния бесправности, беззащитности перед каждой тварью, вообразившей себя сверхчеловеком, от невозможности сопротивляться, а еще больше – от невозможности отомстить.

И она перестала вспоминать родителей, брата, Израиль. Слишком это было больно. Перестала задумываться о том, как очутилась здесь. Как и все узницы, она старалась выжить. Ее грела надежда, что должно же это когда-нибудь кончиться. Плохо зная историю, она не помнила, когда освободили узников Аушвица. И если бы ей сказали, что это произойдет только в январе 1945-го, она пришла бы в неописуемый ужас.

Однажды вечером по бараку поползло слово «селекция», приводя старожилов в страх и волнение.

– Что это такое? – тихо спросила Яэль, наблюдая нервный испуг в бараке.

– Не знаю. – И Анна, слегка дернув за спущенную ногу сидящую на верхнем ряду пожилую женщину, спросила: – Хана, что это – селекция?

Хана сидела прислонившись к столбу и казалась безучастной. Просторное полосатое платье ее было натянуто на острое правое колено, которое она обхватила тощими руками. Волосы женщины, покрытые сединой, словно присыпанные пеплом, отросли неровными прядями и неопрятно торчали из-под съехавшего с головы платка. По изможденному бледному лицу вдоль впалых щек и на лбу пролегли глубокие морщины. Губы были покрыты болячками, во рту не хватало зубов.

Скорбный взгляд огромных потухших глаз переместился из неопределенного пространства, куда он был устремлен, на ожидающих ответа девушек.

– Не знаете? Я скажу, – проговорила Хана хриплым голосом, такая маленькая, съеженная, исковерканная, словно воробей, придавленный кошачьими зубами, – завтра будут отбирать, кому можно еще пожить и помучаться, а кому пора сдохнуть и, сгорев, вылететь в трубу. Селекция. Дерьмо.

Она помолчала и, взглянув в застывшие лица девушек, добавила:

– Видно, мой срок подошел. Вы думаете, сколько мне лет? Вы думаете, я старая? А мне всего двадцать девять. Да, двадцать девять, – повторила она, заметив недоверие на лицах. – Сгубили жизнь, – с горьким надрывом произнесла Хана и опять замолчала, опустив голову на колено.

Селекция – такая мирная, такая далекая от войны наука о методах улучшения сортов растений или пород животных. Селекция, в основе которой лежал искусственный отбор. Человек отбирал растения или животных с интересующими его признаками. Что в этом особенного?

Но никогда уже слово «селекция» не будет звучать мирно. Всегда от слова «селекция» душа в первый момент будет вздрагивать и вспоминать о нацистских конц лагерях и газовых камерах. Это слово словно навечно пропиталось жутким запахом горящих тел.

Употребление слова «селекция» по отношению к людям уже было унижением, уже ставило их на уровень животных, а то, что под этим подразумевалось, было просто непередаваемым.

Объятые тревогой и страхом, девушки заснули лишь перед рассветом. Три свистка, раздавшиеся, казалось, возле уха и означавшие подъем, выхватили их из сна.

Процедура, их ожидавшая, была проста и до мелочей отработана. Женщин заставили раздеться, окатили холодной водой и построили в очередь к офицеру.