Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)

– Кого это вы, дорогой Садруддин, привели? – недовольно проворчала женщина, оглядывая монаха.

У нее было тонкое, худенькое, живое лицо, на котором быстро отражались все чувства. В сильно оттянутых мочках ушей качались большие серебряные серьги.

Садруддин-ока хоть и готовился всю дорогу, все же чуть с ответом замешкался, и Карим быстро пришел ему на помощь:

– Мы купили вам невольника. Теперь вы будете отдыхать как знатная госпожа.

– Да, невольника. Вы же сами просили, Рано, – опомнился Садруддин-ока.

– Невольника? – удивленно протянула Рано-опа и, схватившись за голову, громко запричитала: – Вай-вай, какие глупцы! Купили невольника, который толще хозяев. А сколько ему надо еды? А что он умеет делать? Где были ваши глаза? У него белые руки. У него живот как у бея. Вай-вай. Он же ни на что не годен.

Причитая, Рано-опа размахивала скалкой, которую продолжала держать в руке. Несколько опасливо глядя на эту скалку, Садруддин-ока решил проявить твердость и прикрикнул на жену.

– Молчи, женщина. Я так решил, – строго сказал он и поспешил укрыться в доме.

Рано-опа, глядя ему вслед, хотела продолжить свои причитания, когда молчавший до сих пор Бенедикт с достоинством произнес:

– Я умею читать на латыни. – И его добродушное лицо осветилось радостью.

Женщина с открытым ртом повернулась к нему. Какое-то время они смотрели друг на друга. Маленькие быстрые черные глаза женщины и светлые безмятежные глаза невольника. Потом женщина замахнулась на Бенедикта скалкой:

– У-у-у, шайтан.

Карим все это время старательно сдерживал смех и наконец позволил себе улыбнуться:

– Не сердитесь, мама.

– Урус? – вдруг спросила женщина Бенедикта.

– Урус? – напрягся, стараясь понять, Бенедикт. – А, вы спрашиваете, русский ли я? Нет, я чех.

– Чех – мех, – перекривилась женщина, – не знаю такое. А зовут как?

– Бенедикт.

– Язык сломаешь. Будешь Турдым. – И, повернувшись, она вернулась к своей стряпне, продолжая что-то ворчать себе под нос.

– Турдым? Разве это легче выговорить? – удивился Бенедикт.

– Для нее привычней, – объяснил юноша. – Турдым в переводе означает «остался». А ты правда грамотный?

– Да, я монах. Христианин.

– Как же ты стал невольником?

Не зная, что ответить, Бенедикт лишь неопределенно пожал плечами.

Рано утром Рано-опа растолкала спящего на айване Бенедикта и, сунув ему в руки веник, заставила мести двор. Почесывая то грудь, то затылок, зевая так, что возникала опасность вывихнуть челюсть, Бенедикт не спеша принялся за работу.

Вдруг в тишине и прохладе утра раздалось чудесное пение. Нежный женский голос пел о любви:

Бенедикт, бросив веник, поспешил к дувалу и, забравшись на изогнутый ствол яблони, заглянул в чужой сад. Там он увидел юную красавицу. Ее лицо сияло светом полной луны, над большими черными глазами изогнулись дуги бровей. Блестящие как вороново крыло волосы, заплетенные во множество мелких косичек, рассыпались по стройным плечам.

Бенедикт никогда и не видел такого количества косичек. Он загляделся и заслушался. Неожиданный сильный хлопок веником по мягкому месту вернул его к действительности. Вздрогнув, он съехал со ствола дерева и, не удержавшись на ногах, уселся рядом на землю.

– Ах ты, ничтожный хвост шайтана, ах ты, презренный сын собаки! Разве для тебя звучит соловьиное пение? Разве для тебя цветет роза? Залез, бесстыжий, и смотрит на нежный цветок. – Разбушевавшаяся Рано-опа все не могла успокоиться, застав слугу подглядывающим за девушкой.

Бенедикт встал, добродушно почесал затылок и, пожимая плечами, произнес:

– Это не грех. А кто эта красавица, на которую мне нельзя и посмотреть?

– Неверный, разве ты не знаешь наших обычаев? Мужчине запрещено смотреть на чужих женщин. Впрочем, – Рано-опа на секунду задумалась, – ты раб, невольник, не мужчина.

Услышав предположение, что он не мужчина, Бенедикт сотворил на лице такое выражение, что стоящий на пороге дома Карим расхохотался. Отсмеявшись, он сказал:

– Мама имела в виду, что невольнику дозволено бывать на женской половине дома. И женщины не будут прятать от невольника свои лица. А пела сейчас в саду Алтынгуль – золотой цветок. Правда же, она прекрасна, как пери из сказки? Как благоуханная роза.

– Да, она красива. И пусть ваша мама не сердится и не волнуется. Я мужчина, но я монах и дал тройной обет – бедности, послушания и целомудрия.

Карим уважительно качнул головой.

Жаркое азиатское солнце клонилось к горизонту. Все живое готовилось насладиться ночной прохладой. Зашелестели листья на деревьях, громче запел свою однообразную песню быстрый арык, в клетке встрепенулась перепелка.

«Пить-пить-пить» – звонким голосом завела она.

Бенедикт зачерпывал старым тазом воду в арыке и разбрызгивал ее рукой по чисто выметенному двору. Крупные капли падали на землю, прибивая пыль. В воздухе поплыл запах летнего дождя и тонкого аромата роз. Маленькая калиточка открылась, и во двор степенно вошел худой пожилой мужчина с седеющей бородой. Войдя, он с достоинством поклонился.

– Салам, хозяйка. Дома ли почтенный Садруддин-ока, да продлит Аллах его годы?

– Салам алейкум, – гостеприимно проговорила Рано-опа, прикрыв лицо краем платка, – присаживайтесь на айван, уважаемый Тогай. Турдым, что ты стоишь как истукан. Подложи гостю под бок подушек и позови хозяина. Скажи, у нас гости.

Через несколько минут хозяин дома Садруддин-ока и его гость, сосед Тогай, сидя на мягких подушках, разговаривали. Первым делом Садруддин-ока стал задавать вопросы вежливости.

– Здоровы ли вы? Здорова ли ваша красавица дочь Алтынгуль? Хорошо ли идут ваши дела?

– Слава Аллаху, все здоровы. Надеюсь и от вас услышать, дорогой сосед, что все в порядке в вашем доме.

– Да, благодарю. Последнее время много заказов. Работаем с Каримом не разгибая спины, не поднимая головы, пока калям [52]| не выпадает из онемевших пальцев. Но мы рады, что больше денег заработаем к свадьбе.

– Вот как раз о свадьбе я и зашел поговорить.

И мужчины вполголоса начали спокойный, неторопливый разговор о предстоящей свадьбе детей.

– Завари чай, – приказала Рано-опа Бенедикту, расстилая скатерть и расставляя фрукты и сладости. Повернувшись и увидев, что Бенедикт встал и не знает, с чего начинать, рассерженная женщина вполголоса привычно запричитала, всплеснув руками: – О обладатель самой пустой головы в Бухаре. Ничего он не умеет.