Юрий Черняков - На безымянной высоте

— Ася, не плачь, все у тебя будет хорошо, вот увидишь.

— Да это наркомовская, в натуре, больно горькая, — громко сказал Малахов. — Вот она и расплакалась! Подсластить бы чем не мешало…

— Горько! — облегченно подхватили гости. Молодые целовались, мужчины, глядя на них, отворачивались, а девушки не могли сдержать слез.

Разведчики из взвода Ивана Безухова старались отоспаться днем, перед выходом в ночной поиск, и заснули сразу. Только Степан Каморин еще долго ворочался и никак не мог отключиться.

А когда наконец уснул, приснилось ему детство; это, скорее, был не сон, а воспоминание: будто он снова у себя, в сибирской деревне, и провожает отца на германскую войну. Народу много, играют гармошки, поют и плачут дети и бабы.

С Богом! Тронулись подводы, заполненные пьяными новобранцами, за ними идут ревущие бабы и дети. Степан тоже идет, плачущая мать отстает. Отец бледен и трезв, он молча смотрит на сына, но не машет рукой на прощание, как другие, а будто хочет что-то ему сказать. Его губы шевелятся, но Степан его не слышит. Все провожающие уже отстали, один Степан все старается догнать, но подвода с отцом все отдаляется.

— Тятя, тятя! — в отчаянии закричал во сне Степан, разбудив других разведчиков. — Ты че сказал-то?

Но новобранцы уже далеко, и лицо отца превращается в неразличимое бледное пятно.

Степан упорно, из последних сил бежал за ним, уже стемнело, зажглись звезды, и вот он оказался в незнакомом поле с далеким пологим холмом, на котором растут дубы. Уже и подводы не видно и не слышно, и маленький Степан остался один под звездным небом.

— Тятя! — в отчаянии закричал маленький Степан. И упал на землю. Потом встал и упорно пошел к опустевшему горизонту, всхлипывая: «Тятя, тятя…»

И вдруг услышал глухой голос отца, казалось, доносящийся отовсюду:

— Сынок, не ходи за мной, не ищи меня.

Разведчики переглянулись, потом посмотрели на часы, наконец, сели, уставившись на спящего тяжелым сном Степана, но будить его не стали. Потихоньку начали собираться.

Ночью они вышли на передовую, заняли свой секрет. Иван Безухов какое-то время разглядывал немецкие позиции, потом оторвался от бинокля и обернулся на своих старых товарищей. Прохор, Степан, Михаил — все вроде здесь. И все свои. Над немецкими позициями, как всегда, как было все эти годы, взлетали ракеты. И тоже, как всегда, раздавались автоматные и пулеметные очереди.

— Ваня, может, пора? — спросил Степан.

— Пусть побольше стемнеет, — сказал Иван Безухое. — Или вы тут без меня привыкли средь бела дня за «языком» ходить?

— Всякое бывало… Днем-то они как раз не ждут, — заметил Степан. — С лейтенантом вот сходили, все было честь по чести, самого полковника взяли, а вот поди ж ты… Мертвого приволокли.

— Ну что, все слышали, что политрук сказал? — спросил Иван Безухов, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Вроде он сказал, что только до границы, — неуверенно ответил Михаил.

— Да он еще не то скажет, раз ему велено… Свою голову пора иметь! — посуровел Иван. — Высота эта, сам слыхал, уже за границей. Говорят, два километра от передовой. А на слух я пока не жалуюсь. Карту бы еще посмотреть… Лучше скажи, что тебе этот пан Маркел передал? — спросил он Михаила.

— Не Маркел, а Марек… Так вот, хотят они, власовцы которые, помочь нам. Будто проходы они в минных полях знают. Марек их на этот счет еще раз предупредил. Покажут проходы — могут рассчитывать на что-то. Обманут — разговор, мол, с ними будет короткий.

Неожиданно со стороны немцев началась стрельба, разведчики прижались к земле. Трассирующие пули летели над головами, ухали минометные взрывы. Потом все так же неожиданно стихло, как и началось. Приподняли головы, переглянулись.

— Пугают фрицы, — констатировал Степан. — Ну так что, мужики, скажете?

— Насчет чего? — не понял Иван Безухов.

— Все же непонятно мне, мужики, насчет этого Марека и его власовцев, — сказал Степан Безухову.

— Война к концу, все жить хотят, — вздохнул Иван. — Что ж тут непонятного?

Снова пауза, в течение которой все внимательно смотрели в сторону противника. Взлетающие ракеты на короткое время освещали их лица.

— А если б не к концу? — наседал Степан. — Показали бы они тебе проходы? А вот бы они тебе показали!

И сделал характерный мужской жест.

— Или с чего он, Маркел этот твой, или Марек, так о них забеспокоился? — спросил Степан. — И с чего ты думаешь, будто он для нас старается?

— Неужели непонятно? — хмыкнул Прохор. — Он сам к полякам в плен попал, а они — к немцам. Вот и сочувствует… И говорит, будто ни сам, ни власовцы эти в наших не стреляли, а как проверишь?

— Значит, выходит, веры им нет никакой, — кивнул Степан.

— Может, и верно, — хмуро сказал Иван Безухов, глядя на одного Степана. — Только непонятно тогда, зачем он это все Михаилу рассказывает…

— А чтобы в доверие войти, — ни на секунду не задумался Степан. — Война заканчивается. А жить-то хочется. Что ж тут непонятного.

Иван Безухов не ответил. Помрачнел еще больше.

— У него семья, больная внучка на руках, тоже понимать надо, — сказал он после паузы. — Не до того ему… Ты, Миша, горчичники и таблетки им отнес?

— Отнес, — кивнул Михаил. — Ева прослезилась. Не знала, как благодарить. Внучке, говорит, вроде лучше стало.

Снова наступила пауза, в течение которой все крутили самокрутки из конфискованной у политрука газеты, не забывая поглядывать в сторону противника. Взлетающие ракеты на короткое время освещали их лица.

— М-да… — многозначительно вздохнул Иван. — Так чего ты хотел сказать? — обратился он к Степану. — Ты-то что с этими власовцами предлагаешь сделать?

— А что тут думать? По команде доложить — пусть начальство само и решает. Не нашего ума дело.

— Тогда ты и докладывай, — хмуро ответил Иван Безухов.

— А ты?

— А я не собираюсь. Раз они нам помощь предлагают…

— Значит, пусть эти власовцы, этот кулак, сдавшийся в плен полякам, этот красноармеец-дезертир, продолжают жить в тылу нашей армии? — повысил голос Степан. — Внучкой прикрылся, а кому он служит, если поит своей самогонкой и наших, и власовцев?

— Он никому не может отказать, — негромко напомнил Михаил. — Чтоб пулю в лоб не схлопотать. Ты, Степа, тоже у него бывал. И к его самогонке прикладывался. — Михаил явно держал сторону Ивана. — И еще нахваливал… Или забыл?

— Пил, да, но совести не пропил! — завелся Степан еще больше.

— Только поспокойнее, мужики, — сказал Иван, выглядывая из землянки. — И потише. Сначала сами разберемся, прежде чем к начальству бежать, верно я говорю?

— А ты чего молчишь? — спросил Степан у Прохора.

— А что тут говорить? — отмахнулся тот. — Тоже рыло в пуху. Бывал у него, дезертира этого, сам знаешь. И не один раз. Только писать объяснительные нашему особисту не желаю! Иван правильно говорит. У самих головы нет, что ли? Чуть что — сразу к начальству…