Юрий Черняков - На безымянной высоте

— Та-ак… — растерянно удивился Степан. — Выходит, один я такой, да? Все, стало быть, в ногу, один я шаг вам сбиваю? Не понимаю, мужики, что это с вами? Война-то еще не закончилась, приказа о демобилизации не было! Стало быть, первым делом остается дисциплина. Стало быть, не нашего ума это дело — казнить дезертиров или миловать.

— В том-то и дело, что дезертиров не казнят теперь, а к нам в пополнение присылают, — усмехнулся Прохор, сворачивая новую самокрутку. — Лейтенант, поди, прямо сейчас их бумаги смотрит…

— Прав ты, Степа, только не в том дело, — сказал Иван Безухов, помолчав. — Да и не о том мы говорим. Может, мы, мужики, вообще видимся в последний раз. Утром дадут приказ, а потом и поспорить будет не с кем. Я ж вам доложил уже о том, что своими ушами слыхал. А вы будто забыли…

— Это верно, — кивнул Прохор. — Надо самим прикинуть, как быть, раз уж начальство нас списало.

— Ты, Проша, думай, что говоришь, — предостерег его Степан. — А ты, Ваня, точно это все расслышал? Может, показалось чего?'

И все разом взглянули на Ивана Безухова.

— Все точно. За что купил, как говорится. Но еще раз предупреждаю: не для посторонних ушей. Все поняли?

— Да как не понять. Мы, Ваня, в твоих словах ничуть не сомневаемся. — Степан положил ему руку на плечо. — Думаешь, мы сами не видим, не понимаем? Глаз у нас нет? Вот урок этих специально к нам в роту пригнали, чтоб большое наступление изобразить и у немца силы оттянуть. Только наша разведрота, даже усиленная, как ни тужься, на дивизию не тянет… Я до войны щуку на живца ловил. Щука и то понимала. Если пескарь на крючке сдох уже — она на него и не глянет.

— Зато артподготовка и авиация будут на нашем участке по полной программе, — упрямо сказал Иван Безухов. — Чтоб немец поверил. И на нас навалился. Потом-то он сообразит, да только пока спохватится, как бы поздно не стало. Все правильно наши начальники придумали да рассчитали. Не зря погоны носят. По-другому с немцем нельзя. Не мы, так другие. До сих пор были другие. Теперь мы.

— Да это-то понятно, — протянул Степан, не выказывая особого воодушевления перед находчивостью начальства.

— Обидно только живца изображать, — и здесь не удержался, съязвил Прохор. — Пока что живого.

— Тут вот что, — сказал Михаил. — Тут другое. Жалко дураком помирать в самом конце войны, я так думаю. В начале, в сорок первом, не так было бы обидно…

— Не мы, так другие… — повторил Иван. — Мы-то чем лучше?

— Выходит, что хуже. — Степан неприязненно кивнул в сторону тыла. — Раз нас начальники к уркам приравняли, к тем, по ком нары плачут. Бок о бок с ними в атаку побежим…

— Да не в этом дело, — снова не согласился Иван. — Ты смотри, кого собрали-то с бору по сосенке? Нас, стариков, да урок этих. И правильно сделали, между прочим.

— Как это — правильно? — не понял Степан.

— Да так… Начальство далеко смотрит. На то оно и начальство… Этих все равно расстреливать пришлось бы, так пусть их фрицы шлепнут, экономия все ж, а не то, как всегда, нехватка боеприпасов в наступлении. И молодых поберечь бы надо для дальнейшей жизни… Того же лейтенанта нашего. У него и невеста есть. Поняли, да? Война-то к концу идет. Не сегодня, так завтра… Пусть хоть они домой вернутся, девки их давно ждут… Их дело деток нарожать побольше, а то запустела совсем Россия, вон сколько немец народу посек… А вот ты, Степа, к примеру, вернешься с войны, или я — ни одна путевая девка на нас не глянет.

— А хоть и глянет, толку-то… — засмеялся Степан, обнажив щербатый рот с редкими зубами, и остальные его охотно поддержали.

— Да что мы, в натуре, панихиду завели! — в сердцах сказал Прохор, еще дальше сдвинув пилотку назад, на самый затылок. — Сами себя заживо хороним. С чего это? Бараны мы, что ли? Нас режут, а наше дело шеи подставлять, да?

— Это верно, — согласился Михаил, — не бараны.

— Я так это понимаю, — горячо продолжал Прохор. — Раз я живой, значит, покуда немертвый. Потому могу еще подумать, как бы так сделать, чтоб и немца побить, и самому уцелеть! А то сидим тут и сами себя отпеваем! Нас, что ли, наши бабы не ждут? И вообще, Иван, «языка», ладно, это мы возьмем, только хотел бы я на эту высоту восемьдесят девять хоть одним глазком поглядеть! Посмотрим, что и как, с какой стороны нам к ней подойти… Да не в атаку, а ночью, загодя бы подобраться… И переждать там артподготовку. Я правильно говорю?

— Говори, говори, — одобрил Иван Безухов. — Когда дело говорят, чего бы не послушать.

— По карте посмотреть — это мы всегда успеем… — продолжал Прохор. — А мы давай пораскинем сами, своими мозгами, чтоб по-глупому под пули не лезть.

— А что? — загорелся Степан. — Проша дело говорит. Ты сам-то чего думаешь?

— Ладно, — кивнул Иван, еще раз глянув в бинокль, потом на проступившие на небе звезды. — Вроде пора. Сделаем так. Разобьемся, чтоб все успеть. Мы со Степой «языка» будем брать, а вы, Проша с Михаилом, ползите к высоте этой… Посмотрите там, что да как. И аккуратнее, нашпиговали фрицы там мин, поди. Ну и посмотрите, где нам там можно будет схорониться на время артобстрела… А встретимся здесь же. Двух часов хватит?.. Тогда сверим часы.

Иван и Степан пробирались между воронок от мин и снарядов, потом замирали, накрыв головы руками, когда в небе вспыхивали осветительные ракеты. По-прежнему доносилась спорадическая стрельба. На этот раз немцы повесили в небе осветительную ракету, медленно опускающуюся на парашюте. Они замерли на месте, пережидая, пока ракета опустится и погаснет.

— Степа, — вполголоса сказал Иван, — ты на меня не обижайся, что я сказал тебе насчет этих власовцев и Маркела.

— Я и не обижаюсь…

— Начальство сейчас очень нервное, в связи с обстановкой может не разобраться.

— Да все нормально, Ваня. Я к начальству докладывать не побегу… Ты меня знаешь.

— Не про то я сказать хочу, Степа. Вроде мы с тобой не спорили никогда. Всегда сами решали, чтоб начальство зря не беспокоить.

— Это верно.

— И потом, они там не разберутся, как всегда, рубанут с плеча, а у этого Маркела жена и внучка на руках. Кто их кормить будет… Ну было и было. Быльем давно поросло. Или власовцы эти… В плен попали, их там заставили. Не каждый выдержит, правильно я говорю?

Ракета опустилась, погасла. Снова стало темно. Но отдельные пулеметные очереди продолжают звучать.

— Ты вот выдержишь, против своих не пойдешь, Михаил или Прохор тоже. О нашем лейтенанте или майоре и говорить нечего… Адругие, Степа, послабее нас будут. Что ж теперь с ними делать? Какой с них спрос? Я правильно говорю?

Сказал и замер, наткнувшись на сваленный пограничный столб.

— Степа! Вот же она, граница эта, будь она проклята, сколько до нее добирались, вот видишь… Сколько о ней говорили да рядили, как бы к ней снова вернуться… А, Степа? Ты чего замолчал?