Евгений Штейнберг - Индийский мечтатель

Тут взгляд его падает на танцовщицу. Очарованный ее красотой, Супрайя обращается к ней с ласковой речью. Затем он протягивает руки, чтобы обнять танцовщицу, но та ускользает от него…

К сожалению, зрителям так и не удается узнать, чем кончилось любовное приключение ханжи. В задних рядах поднялось замешательство; толпа, заполнившая пустырь, заколыхалась, послышались крики. Вскочив со своего места, Лебедев увидел сипаев 14 14 Сипаи — индийские солдаты, служившие в английской колониальной армии. в белых тюрбанах. Они орали и немилосердно колотили людей палками по спинам и головам, протискиваясь сквозь толпу. Английский сержант, по-видимому предводитель этой экспедиции, вскочил на скамью и громогласно объявил, что представление должно быть немедленно прекращено. Зрителям приказано разойтись, а комедиантам — оставаться на месте, пока не будет произведен обыск их имущества.

— Ибо, — пояснил сержант, — получены сведения, что эти бродяги нарушают покой честных жителей, производя грабежи и кражи!

С подмостков, куда высыпали артисты, раздался вопль ужаса. Народ хорошо знал, что не требуется доказательств, чтобы обвинить простого человека, а тем более «неприкасаемого», в любом преступлении и заточить его в темницу. Недаром среди здешних жителей ходила поговорка: «Если тебя обвинят в том, что ты задумал похитить крепость св. Георга, немедленно покинь свой дом и беги без оглядки».

Герасим Степанович шепчет Сону:

— Уведи Кавери, спрячь ее в паланкин!

Одним прыжком тот вскочил на подмостки и, подняв сестру на руки, исчез за кулисами. Сипаи продолжали разгонять толпу. Лебедев едва сдерживал готовое прорваться возмущение.

— Что вам нужно от этих несчастных? — обратился он к сержанту.

Полицейский окинул его презрительным взглядом:

— А кто вы такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?

Герасиму Степановичу вдруг пришла в голову удачная мысль.

— Об этом можете справиться у мистера Поля Бенфильда, — сказал он спокойно.

Ход был рассчитан правильно. Сержант приложил руку к своей треуголке:

— Простите, сэр, но я действую по приказу. Если угодно, я дам вам провожатого.

— Не нужно. Но прошу вас не трогать этих людей — они нужны мистеру Бенфильду.

Офицер развел руками:

— Очень жалею, сэр, но ничего не могу поделать… Впрочем, если мистер Бенфильд пожелает, он сможет уладить этот вопрос с инспектором.

Лебедев кивнул сержанту и направился к своему паланкину, окруженному кучкой носильщиков. Сону тоже был здесь; рядом с ним стоял заклинатель змей со своей корзиной. Дверцы паланкина были закрыты.

— Она там! — шепнул Сону.

Герасим Степанович приказал носильщикам отправляться в путь. Сам он пойдет пешком. Те подняли паланкин на плечи. Заклинатель змей незаметно стал среди них.

— Одну минуту, сэр! — обратился к Лебедеву сержант. — Мне сообщили, что одна из комедианток находится в этих носилках.

— Паланкин принадлежит мне, — Герасим Степанович старался говорить как можно более внушительно, — и я помещаю туда тех, кто мне нравится. Надеюсь, вы меня поняли, сержант?

Сержант, улыбнувшись, подмигнул:

— Все в порядке, сэр… Желаю успеха!

В тот же вечер, по ходатайству Бенфильда, комедианты были освобождены. Семерых Лебедев отобрал в свой оркестр, остальным инспектор полиции приказал поскорее убираться из Мадраса.

Те охотно повиновались: они и так собирались перекочевать в Мадуру, куда в это время года стекалось много паломников.

Наутро артисты двинулись в путь. Вместе с ними отправились Кавери и укротитель змей Рангуин, скрывавшиеся в доме Герасима Лебедева.

Дождь падал отвесно, стеной. Казалось, не будет конца потокам, низвергавшимся со свинцового неба; окна и двери были распахнуты, но в комнатах стояла такая же томительная духота, как и снаружи.

Только что кончилась репетиция. Музыканты уложили инструменты в футляры, аккуратно сложили ноты и стали расходиться — кто накрыв голову рогожами из пальмовой коры, кто под защитой огромных зонтов. Они прошлепали босыми ногами по лужам и скрылись в сером сумраке ливня.

Дождливый сезон продолжался уже с месяц. Здесь, на Коромандельском берегу, он наступал в октябре, значительно позже, чем во внутренних районах, отделенных от побережья горным хребтом.

Лебедев уселся за свой рабочий стол, раскрыл дневник, который он аккуратно вел с первого дня приезда в Индию.

«За три месяца жительства в городе Мадрасе успел я довольно в исполнении дела, мне порученного, образовавши музыкальную капеллу из струнных и духовых, как медных, так и деревянных инструментов», — писал он по-русски. — Всего музыкантов десять человек, из коих три англичанина, прочие же индийцы, к низкой касте принадлежащие. Последних же обучал я с превеликим старанием основам музыки европейской, ибо хотя гамма у них такова же, как и у нас: из семи тонов, однако письмо нотное от нашего весьма отличается, а главное, гармонии музыкальной вовсе не ведают…»

Успехи действительно были немалые. Индийцы впервые столкнулись с чуждым музыкальным строем, который казался им странным и неприятным. Но постепенно они стали привыкать и охотно учились. Лебедев занимался с ними терпеливо и упорно; природная музыкальность и восприимчивость учеников облегчили трудную задачу. Так был создан ансамбль, который хотя еще и не имел права называться настоящим оркестром, однако мог исполнять отрывки из опер и некоторые наиболее легкие оркестровые произведения Глюка, Гайдна, Моцарта.

Впрочем, Лебедев и сам научился здесь многому. Он уже недурно изъяснялся на языке тамили и на одном из местных разговорных диалектов. Познакомился он и с индийской музыкой, с ее своеобразными инструментами, мелодиями, ритмами и обнаружил прелесть там, где большинство иностранцев находило только дикий хаос… В свободные часы Герасим Степанович отправлялся в «черный город». Он любил бродить по пыльным кривым улочкам, толкаться на базарах среди пестрой, шумливой толпы, заходить в лавки и харчевни, осматривать индусские пагоды и мусульманские мечети, слушать песни бродячих музыкантов.

Лебедев был доволен своей жизнью. Только вот эти дожди! Переносить их еще труднее, чем самый сильный зной…

Ему вспоминались летние грозовые ливни родного края, приносящие свежесть и оплодотворяющие иссохшую землю, вспоминались и грустные русские осенние дождички… Нет, здесь было другое: нескончаемое извержение воды, тепличная духота, злокачественные испарения… Ах, как становилось тоскливо на сердце! В такие дни он избегал выходить на улицу, то занимаясь со своими учениками, то читая и размышляя, то коротая время в беседах со своим юным другом.