Евгений Штейнберг - Индийский мечтатель

Минут через пятнадцать ураган разразился. Доносились глухие раскаты грома, но дождя не было. Огромные волны вздымались на реке, превратившейся в бушующее море.

Грести становилось все труднее и труднее. Волны обрушивались на баркас, швыряли его, как мячик. Промокшие до нитки гребцы налегали на весла, выбиваясь из сил.

Наконец удалось ввести лодку в бухточку. Старик, пригибая голову под бешеным вихрем, старательно закрепил якорь. Его спутник, готовясь спрыгнуть на отмель, выпрямился и мгновенно был сбит мощным порывом ветра. Он попытался подняться, но ощутил мучительную боль в правой ступне. Кое-как, опираясь на руку Гопея, он сошел на берег и опустился на песок.

Гопей лег ничком, уткнув лицо в землю. Другой последовал его примеру. Ураган свирепствовал. Тучи песка и пыли проносились над их головами. Свист ветра и раскаты грома не умолкали.

Так продолжалось около часа; затем буря стала постепенно стихать и наконец прекратилась вовсе. Оглушенные и продрогшие, они подняли головы.

— Плохо! Кажется, нога сломана.

Гопей наклонился, осторожно ощупал больное место.

— Нет, — сказал он, — только сильный ушиб…

Он пошел к лодке, стал вычерпывать из нее воду глиняной кружкой. Затем вернулся и с неожиданной в этом иссохшем теле легкостью поднял больного и бережно понес его. Лодка глубоко врезалась в песчаную отмель, оттолкнуть ее было нелегко. Все-таки Гопею это удалось; он снова поставил парус.

— Вытяни ногу, сахиб, и сиди не двигаясь. Ветер опять попутный, теперь уже недолго…

Он стал действовать кормовым веслом. Баркас выбрался из бухты и вошел в фарватер.

Они плыли вверх по реке еще часа три. Наконец Гопей причалил к берегу, поросшему высоким камышом. Снова он перенес пострадавшего на берег; тот был в забытьи от боли, усталости и голода. Подведя лодку к зарослям, старик закрепил якорь.

— Потерпи еще немного, сахиб! — сказал он. — Я пойду за людьми.

Старик исчез. Больной лежал на спине, стараясь не шевелить ногой; при малейшем движении начиналась резкая, невыносимая боль.

Наконец он услышал голоса и шаги. Приподнял голову и увидел Гопея; с ним были Сону и еще два индийца.

Когда Герасим Степанович так внезапно и тяжко заболел, Сону поспешил известить об этом Голукнат Даса. Тот немедленно явился вместе с одним из лучших ваидов 43 43 Ваид — бенгальский лекарь. . Среди европейцев индийская народная медицина имела и приверженцев и противников, но даже противники не могли оспаривать того, что в некоторых заболеваниях местные лекари разбираются лучше самых опытных английских медиков.

Осмотрев больного, ваид определил злокачественную лихорадку. Такие болезни были не редкостью в Калькутте из-за дурного воздуха, насыщенного болотными испарениями, и чудовищной грязи базаров, площадей и жилых кварталов. Только в центре, где находились правительственные здания и конторы, соблюдалась относительная чистота; в остальных же кварталах мусор, помои, нечистоты из дворов выбрасывались и выливались прямо на улицу. По нескольку дней сряду там валялись дохлые собаки, кошки, лошади. Только стервятники и прочие хищные птицы да шакалы, по ночам безбоязненно заходившие в город, заботились о санитарной охране британской колониальной столицы.

Ваид приготовил целебную настойку из трав, приказал класть холодные примочки на голову, а главное, рекомендовал как можно скорее перевезти больного в сельскую местность с чистым, свежим воздухом. Голукнат тотчас же подумал о своем имении; оно было расположено в районе, славившемся здоровым климатом. Ваид одобрил мысль. В душе он был весьма удивлен и озадачен: неужели отпрыск столь почтенной семьи, ученый брахман решится осквернить свой дом присутствием чужеземца! Но высказать этого не решился.

На другой день Герасима Степановича перевезли на судне до ближайшей к поместью пристани на левом берегу Хугли, а оттуда в паланкине — в усадьбу. Голукнат с госпожой Радхой сопровождали его.

Вскоре Голукнат собрался в обратный путь: в Калькутте его ждали ученики. Жену он оставил в усадьбе, поручив ей заботиться о больном. Радха просила освободить ее от этой обязанности, но Голукнат был непреклонен.

— Суон-сахиб не чужой человек, а наш друг, — возразил он. — И к тому же больной!

Радха жила в большом доме; больного поместили в отдельном бунгало здесь же, в саду, окружавшем усадьбу. Кроме Сону, за ним ухаживали несколько слуг, в том числе Чанд, который на другой же день после памятного происшествия был освобожден из-под ареста и последовал за супругой своего хозяина в имение.

Два, а иногда и три раза в день Радха навещала Герасима Степановича, наблюдала за слугами, а особенно — за приготовляемой для него пищей.

Прошло немного больше двух недель. Лебедев стал поправляться. Только теперь он узнал о том, что с ним случилось. Глубоко растроганный добротой друзей, он все же был немало сконфужен тем, что причинил им столько хлопот.

Еще больше смущало его присутствие Радхи. То, что эта женщина, которой он уже давно восхищался, теперь очутилась рядом, почти под одной кровлей, что он мог видеть ее каждый день, по нескольку раз в день, было для него нежданной огромной радостью. Тем не менее Лебедев чувствовал себя растерянным в этой необычной обстановке.

До сих пор он видел Радху только в обществе мужа и, собственно говоря, беседовал с Голукнатом, лишь изредка обращаясь к ней. Теперь же им приходилось встречаться один на один. Встречи эти были мимолетны: осведомившись о его здоровье и отдав распоряжения слугам, Радха торопилась возвратиться к себе. Она уходила, оставив после себя легкий запах амбры, и Герасим Степанович испытывал какое-то сложное чувство. Здесь было и странное облегчение, и сожаление, и счастливое ожидание следующей встречи.

В то утро, когда Гопей вез Патрика Деффи в своей лодке, больной впервые поднялся со своего ложа. Он расположился в саду, на ковре, постланном под сенью деревьев.

Только что пронесся свирепый ураган, оставивший после себя сорванные ветви, сломанные цветы, занесенные песком и пылью лужайки. Но воздух стал чище. Приятно было сидеть под сплошным зеленым сводом, не пропускавшим солнечных лучей, ощущать пряные, острые запахи неведомых растений, любоваться яркими птицами, порхающими меж деревьев, слушать их посвисты и щебетанье.

Герасим Степанович раскрыл книгу. Это была «Сакунтала», но не в английском переводе, а в оригинале. Он стал читать вслух, негромко и медленно. С некоторых пор это чтение стало для него лучшим из удовольствий. Начав изучать санскрит только для того, чтобы получше понять Индию, Лебедев просто влюбился в этот прекрасный язык, в музыку его созвучий, изысканную прелесть образов и метафор древнеиндийской поэзии.