Станислав Рем - Двадцатое июля

— Значит, все-таки выбрали петлю. Гюнтер!

— Нет! — плечи Гизевиуса предательски затряслись.

Шеф гестапо хладнокровно наблюдал за конвульсиями арестованного. Когда истерика прекратилась, он продолжил допрос:

— Меня интересует, о чем вы говорили прошлой ночью, с 12 на 13 июля, с полковником Штауффенбергом.

«Всё, — обреченно подумал Гизевиус, — он обо всем знает. Даже о нашей тайной встрече с графом. Проклятая страна, доносчик сидит на доносчике…»

— Кажется, вы передумали отвечать?

— Мы обсуждали… — Каждое слово давалось Гизевиусу с большим трудом, ибо он понимал, что своим признанием подписывает смертный приговор не только себе. И все же где-то глубоко внутри теплилась надежда, что не все еще потеряно. — …вопрос смещения фюрера с поста главы рейха. И партии.

— Смещение каким образом?

— Умерщвлением.

На непроницаемом лице шефа гестапо не отразилось ни одной эмоции.

— Продолжайте.

— Инициатором покушения на фюрера является граф Штауффенберг. Мы его в этом решении не поддерживали, но…

— Кто — «мы»? — перебил Мюллер.

— Оппозиция.

— Назовите имена.

— Генерал-фельдмаршал Клюге…

— Мудрый Ганс?

— Да. Так его называют в определенных кругах вермахта.

— Кто еще?

— Профессор Йенсен, Отто Кип из иностранного отдела ОКВ, Карл Гердлер, советник концерна «Бош»…

— Хорошо. Оставим пока имена в покое и вернемся к деталям. Как полковник Штауффенберг намеревается убить фюрера?

— С помощью бомбы.

— Когда?

— Он уже едва не сделал это два дня назад.

Вот теперь Гизевиус, если б не был так озабочен страхом за свою шкуру; мог бы сполна насладиться произведенным на шефа гестапо эффектом. А у Мюллера буквально перехватило дыхание. Два дня назад могло произойти убийство Гитлера, а гестапо узнает об этом лишь спустя сорок восемь часов, да и то случайно! Чтобы не выдать своих чувств, следующий вопрос он задал, отвернувшись к окну:

— Как, когда и где это должно было произойти?

— 11 июля он, то есть граф Штауффенберг, прибыл на совещание в ставку фюрера в Берхтесгадене. Бомба находилась у него в портфеле. Все было готово к устранению фюрера. Но в последний момент граф передумал.

— Причина?

— Покушение планировалось не только на фюрера. Но в тот день на совещании не оказалось ни Геринга, ни Гиммлера.

Группенфюрер резко развернулся:

— Значит, ваша оппозиция готовила покушения еще и на министра авиации с рейхсфюрером?

— Совершенно верно. Но убийство рейхсфюрера не было обязательной целью. В отличие от Геринга.

— На какой день намечена следующая акция?

— Теперь не знаю. Последнее решение, которое было принято при мне, касалось встречи членов оппозиции в ближайшее время. Для окончательного обсуждения данного вопроса.

— О чем еще говорили со Штауффенбергом в ночь накануне вашего задержания?

— Обсуждали переговоры с англо-американцами. Пришли к выводу, что, пока не предпримем существенных действий, никто из них на сепаратные переговоры с нами не пойдет. Как сказал граф, все будет зависеть от того, каким образом свершится заключительный акт — изнутри или извне.

Неожиданно группенфюрер почувствовал сильную ломоту в висках. Видимо, сказалось нервное перенапряжение. Он подошел к двери, распахнул ее и позвал:

— Гюнтер! Гюнтер, черт бы вас побрал!

Адъютант стремительно вбежал на крик начальника.

— Арестованного в камеру. Дать ему бумагу карандаш, ручку или что там у вас еще пишет… Охрану у его камеры усилить! И не тревожить меня двадцать минут. Слышите, Гюнтер, двадцать! Не десять и не пятьдесят. И принесите мне таблетку от головной боли.

Гизевиуса увели. Мюллер достал из шкафа бутылку коньяка и бокал. Наполнил последний до половины. Дверь приоткрылась.

— Гюнтер, вы идиот или не знакомы с часами?

— Ваши таблетки, господин группенфюрер. И еще… — адъютант неуверенно покосился на телефон, — вам звонит рейхслейтер Борман.

Мюллер мысленно чертыхнулся, опрокинул в рот содержимое бокала вместе с лекарством, потянул носом воздух и поднял трубку:

— Мюллер слушает.

Курков вышел из костела Святого Иосифа и, исподволь оглядевшись вокруг, направился к раскинувшемуся метрах в двадцати от церкви небольшому озерцу, на берегу которого виднелась нужная ему скамейка.

Ждать пришлось минут сорок.

Подошедший к нему человек оказался стариком лет семидесяти в изрядно поношенном, но чистом костюме. Голову незнакомца венчала шляпа с потертыми полями, в руке он держал небольшую сумку.

— Простите, господин солдат, у вас не найдется пары монет для моей жены Берты? Она очень больна. — Первым желанием Куркова было вскочить и выразить радость от встречи, но старик опередил его: — Суньте руку в карман и сделайте вид, будто ищете деньги. За вами следят. Не гестапо: слишком не профессионально. Скорее кто-то из ваших сослуживцев. Наклоните голову и шепните, где вы служите.

Курков послушно выполнил все указания старика:

— У Отто Скорцени.

— Всыпьте деньги мне в ладонь. Мы вас найдем. — И благодарно закивал: — Спасибо, господин солдат! — Откланявшись, старик шаркающей походкой направился к следующей скамейке.

— Стоять! — тут же раздался повелительный окрик. — Старик, это тебя касается! — Из кабины притаившегося в прибрежных кустах армейского грузовика, который Курков по пути к скамейке непростительно не заметил, выскочил Шталь. Догнав недавнего собеседника Сергея, он схватил его за плечи и рывком развернул к себе: — Я же сказал: стоять! Быстро покажи, что у тебя в руке!

Связной «недоуменно» развернул ладонь:

— Добрый господин солдат только что дал мне два пфеннига. Господин офицер, не отнимайте! У меня больная жена! Наш дом разрушен, и мы вынуждены жить у сестры жены. Я профессор Штельцер, Теодор Штельцер. Вы, конечно, не слышали обо мне, но среди ученых-ботаников мое имя хорошо известно. Если я совершил что-то противозаконное, то готов немедленно вернуть деньги господину солдату! Я ведь не знал…

— Пошел вон! — Шталь брезгливо откинул от себя руку старика.

— Простите, но вы же остановили меня…

— Пошел вон, я сказал!

Курков, наблюдая за их диалогом со скамейки, зашелся в хохоте: пришла пора и ему «включить артиста».

Шталь, приблизившись, угрожающе навис над Курковым:

— Немедленно прекратите смеяться! — Получив в ответ новую порцию издевательского смеха, Шталь бросил короткий взгляд вслед удалявшемуся старику и, сжав кисть правой руки в кулак, резким движением ударил Куркова по лицу.

Разбитая губа русского окрасилась кровью.

— Давненько я по морде не получал, — сплюнул Курков кровь на землю. — Только слабоватый у вас удар, господин капитан. Губу вон разбили, а зубы-то целы. Вот как надо бить… — Удар кованого армейского сапога пришелся немцу под правое колено. Охнув, тот кулем свалился на песчаную дорожку. Теперь Курков склонился над ним. И смачно произнес по-русски: — Руки о тебя пачкать не хочется, гнида. — Не удержавшись, нанес еще один удар ногой — на сей раз по ребрам офицера. Тот тихо взвыл и свернулся от боли калачиком.