Ирина Цветкова - Скифская пектораль

Они занимались рыбным промыслом для мелких торговцев рыбой. Никогда не заходили в порт, останавливались у набережной, продавали улов и снова уходили в море. Вскоре Энрике стал догадываться, что они возят не только рыбу, но и то, за что можно получить большой срок – наркотики. Поэтому они не заходили в порты и не были оборудованы новейшими достижениями техники – компьютерами и другими морскими приспособлениями: так легче остаться незамеченными, да и подозрений меньше. Кому придёт в голову искать наркотики на старом корыте?

Энрике научился определять путь по звёздам, прокладывать курс по карте, часами стоять у штурвала… Всё то, что на современных судах делают приборы, Энрике научился делать сам. И это был бесценный морской опыт, за которым стоят солёные морские мили, против которых диплом о высшем морском образовании – простая бумага. Но именно этой бумажки и не хватало Энрике для продвижения вперёд. А ему очень хотелось этого – особенно, когда хозяин назначил его капитаном «Гибралтара» вместо прежнего, спившегося. Энрике понимал, что теперь ответственность за все тёмные делишки лежат на нём как на капитане. Хотя он вовсе ими не занимался и даже как бы не знал о них – это делали другие. Но он-то капитан, с него спросили бы в первую очередь. Он не хотел сесть в тюрьму за чужие грехи. Поэтому Энрике поставил себе цель: любой ценой стать настоящим моряком. Настоящим – это значит получить диплом и плавать на большом океанском лайнере. К тому времени Энрике стал завзятым морским волком. Он полюбил море. Он полюбил себя: не всегда бритого, уверенного в себе мужчину, стоящего у штурвала, над картой, с биноклем и твёрдой рукой ведущего послушный ему корабль. Ушли прочь комплексы. Забылись семейные обиды. Вот он, Энрике Рочестер, состоявшийся, достойный человек. Он нашёл своё дело, в котором мог применить свои знания, свой ум, свои руки, своё умение. Он гордился собой. Он был занят настоящим мужским делом. Только бы не попасть за решётку… И в уголовную хронику…

И пришёл тот день, когда Энрике в белом кителе, сверкая нашивками, впервые ступил на борт 6-палубного пассажирского лайнера «Скандинавия» в качестве 4-го штурмана. Он ходил по палубам и улыбался сам себе, оставляя за собой восхищенные взгляды пассажиров. Или это ему только казалось?

За годы разлуки с родным домом он ни разу туда не заглянул и ни разу не возникало у него желания увидеть отца или брата. Все новости о них он узнавал из светской хроники, когда возвращался после плавания в Англию. Так он узнал о смерти отца (и ничто не шевельнулось в нём), о том, что Джек Рочестер стал лордом Норфолком, о женитьбе брата на какой-то артисточке, о рождении у них слепой дочери и последовавшим за этим разводом. Газеты писали, что ребёнок остался с отцом. Энрике понял, что Джеку пришлось пережить тяжёлую драму, и это чуть растопило ледок, пролегавший между братьями. Энрике сочувствовал брату, но желания увидеть его не имел.

В один из приходов в порт приписки он купил газету, где большими буквами было написано: «Лорд Норфолк обречён». В статье говорилось о том, что Джек тяжело болен – у него неоперабельная опухоль мозга и дни его сочтены. После долгих раздумий и колебаний Энрике решил навестить брата.

Встреча состоялась в родовом поместье Норфолк-холле – колыбели всех Норфолков. Джек заметно постарел. Возраст или болезнь умерили его пыл. Он уже не был столь категоричен в суждениях и оценках. Он был согласен, что прежде надо дорожить близкими людьми, а уже потом судить или не судить их поступки. И для того, чтобы это понять, ему надо было оказаться на краю могилы!

– Наверное, мы были слишком строги с тобой. Да что там «наверное» – не наверное, а точно. Но так воспитывали нас, так мы и пытались воспитать тебя. Ладно, хватит о прошлом. Ты, я вижу, многого добился, – он кивнул на мундир Энрике.

– Второй помощник капитана океанского пассажирского лайнера «Скандинавия», – с улыбкой отрекомендовался Энрике, а про себя подумал: «Как легко тебе сказать: «хватит о прошлом». Я бы тоже хотел научиться так легко отгонять от себя мысли о прошлом, только куда же я от них убегу? Моё прошлое всегда со мной – унижения, оскорбления, упрёки, которые я легко получал от вас. Изгнание из дома – это тоже моё прошлое. Куда мне от него убежать? Смогу ли я когда-нибудь забыть об этом?»

Вслух он ничего не сказал. Только потому, что знал о диагнозе брата.

– А семья есть? – спросил Джек.

– Нет, пока не обзавёлся, – ответил Энрике. Он очень хотел добавить, что после родительской семьи ему вовсе не хочется заводить свою собственную. Как он будет воспитывать своих детей? Так же, как его – прививать детям надменное хладнокровие? Это исключено. А по-другому он не умел – просто не знал, как.

– А я был женат. Правда, очень неудачно. Она появилась в моей жизни и исчезла. Она не оставила никакого следа после себя – я имею в виду воспоминания – ни хорошего, ни плохого. Словно её и не было в моей жизни. Но у нас с ней дочь… Она родилась… как тебе сказать… незрячей. А Нора её не приняла. Не захотела. Я так и не понял эту женщину. Почему она не приняла своего же ребёнка? Я не смог простить ей этого, и мы расстались. Весьма, кстати, безболезненно. А девочка – чудо! Ей сейчас 8 лет. Ты её увидишь. Такая милая щебетушка! С самого дня её рождения у меня одно желание: защитить её, уберечь от этого жестокого мира, от недобрых людей, от тьмы, в которой она пребывает. Первое время я носил её на руках, боясь доверить нянькам, мне всё казалось, что они её упустят, уронят, вывернут ей ручки при переодевании… Как каждый родитель, я считаю, что моя дочь самая лучшая из всех малышей, рождённых в этом мире, самая красивая, самая умная, но – слепая… И я ничем не мог помочь ей. Каким только медицинским светилам я её не показывал, и все они были бессильны. Врождённая катаракта – помутнение хрусталика… Они утешали меня только тем, что медицина сейчас движется вперёд гигантскими шагами и, возможно, придёт время, когда моей дочурке можно будет вернуть зрение. Дай Бог тебе никогда не узнать, каково горе отца, видящего своего ребёнка слепым. Я не могу ей объяснить, что такое солнце, небо, горы, звёзды, океан, лес… Я не теряю надежды, я верю, что дочь будет видеть, у меня есть средства на любую дорогостоящую операцию. Но мне не хватило времени… Я болен и обречён. Я потребовал от врачей правды – ради дочери – чтобы знать, на что я могу рассчитывать. У меня остаётся 2–3 месяца. И каков будет конец, никто не знает. Меня может ждать паралич, безумие. Девочка остаётся совершенно одна… Я не успел дать ей то, чего она заслуживает – вот, кстати, аргумент в пользу того, что обзаводиться детьми надо как можно раньше. Да, так вот, мне бы не хотелось, чтобы дочь после моей смерти отправили к матери – та давно замужем, есть дети, и никогда, ни разу она не сочла нужным поинтересоваться нашей дочерью. Она её не любит, и я не хочу, чтобы дочь отвергли второй раз. Теперь, когда она всё понимает, это будет для неё страшным ударом. Она знает, что любима, она избалована отцовской любовью – и вдруг оказаться в семействе матери нежеланным подкидышем… Я очень рад, что ты приехал сюда. Если ты не возражаешь, я назначу тебя в завещании опекуном дочери. Но ты должен неустанно заботиться о ней, а самое главное – помнить о том, что ей надо вернуть зрение. В этой папке я собираю все сообщения прессы о достижениях в области офтальмологии, о новых именах в этой области. Не оставляю без внимания каждое такое сообщение – пишу в клиники, о которых идёт речь. Пока тщетно… Но ты должен продолжить собирать эту папку. Я верю – однажды к нам придёт удача. А-а, вот и наша Дюймовочка!