Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

Она спала, как спит пленник, убаюкиваемый первою надеждой.

На другой день, когда вошли в комнату, она была еще в постели. Фельтон стоял в коридоре; он привел женщину, о которой говорил накануне; женщина эта подошла к кровати миледи, предлагая ей свои услуги.

Миледи была бледна, как обыкновенно, и потому цвет лица ее мог обмануть всякого, видевшего ее в первый раз.

– У меня лихорадка, – сказала она, – я всю ночь не спала, я ужасно страдаю; будете ли вы добрее ко мне, чем другие были вчера? Впрочем, я прошу только одного, чтобы мне позволили остаться в постели.

– Не прикажете ли пригласить доктора? – спросила женщина.

Фельтон слушал этот разговор их, не говоря ни слова.

Миледи думала, что чем больше людей будут окружать ее, тем труднее будет для нее всех их разжалобить, и тем больше усилится надзор лорда Винтера; притом же доктор мог бы объявить, что болезнь ее притворная, и миледи, проиграв первую партию, не хотела проиграть второй.

– Пригласить доктора, – сказала она, – к чему? эти господа сказали вчера, что моя болезнь комедия; то же самое было бы без сомнения и сегодня, потому что со вчерашнего вечера можно было успеть предупредить доктора.

– Так скажите сами, – сказал выведенный из терпения Фельтон, – чем вы хотите лечиться?

– Боже мой! разве я знаю, чем? я чувствую только, что страдаю, пусть меня лечат, чем хотят, мне все равно.

– Позовите лорда Винтера, – сказал Фельтон, утомленный этими бесконечными жалобами.

– Нет, нет, – вскричала миледи; – умоляю вас, не зовите его; я здорова, мне ничего не нужно; не зовите его.

Она сказала эти слова с таким отчаянием и так убедительно, что увлеченный Фельтон сделал несколько шагов к ней.

– Он подошел, думала миледи.

– Если вы действительно страдаете, – сказал Фельтон, – мы пошлем за доктором; если же вы нас обманываете, тем хуже для вас; по крайней мере, нам не в чем будет упрекать себя.

Миледи не отвечала; но откинув свою хорошенькую головку на подушку, она залилась слезами и зарыдала.

Фельтон посмотрел на нее с обыкновенным своим бесстрастием; но видя, что кризис мог быть продолжителен; он вышел; женщина вышла вслед за ним, лорд Винтер не являлся.

– Кажется, я начинаю понимать, – прошептала миледи с дикою радостью, завертываясь в одеяло, чтобы скрыть этот порыв внутреннего довольства от тех, которые могли бы подсматривать за нею.

Прошло два часа.

– Теперь пора болезни кончиться, – сказала она, – надобно встать и постараться успеть в чем-нибудь сегодня же; мне остается только десять дней, а сегодня уже второй день.

Утром миледи принесли завтрак; она рассчитывала, что скоро придут убрать его и тогда она снова увидит Фельтона.

Миледи не ошиблась; Фельтон явился снова, и не обращая внимания, завтракала ли миледи или нет, велел вынести из комнаты стол, который приносили обыкновенно со всем накрытым.

Когда все ушли, Фельтон остался; он держал в руке книгу.

Миледи лежала в кресле перед камином прекрасная, бледная и покорная.

Фельтон подошел к ней и сказал:

– Лорд Винтер – католик, так же как и вы, думает, что лишение церковных книг и обрядов вашей религии может быть для вас тягостным, поэтому он согласен, чтобы вы читали каждый день вашу обедню; вот книга, которую он прислал вам для этого.

Заметив, с каким видом Фельтон положил книгу на столик, стоявший возле нее, каким тоном он произнес слово обедню, и какая странная улыбка мелькнула при этом на губах его, миледи подняла голову и внимательно взглянула на офицера.

По скромной прическе, по крайней простоте костюма, по суровому, непроницаемому выражению лица она узнала в нем одного из тех мрачных пуритан, которых так часто встречала при дворах как короля Иакова, так и короля французского; куда они, несмотря на воспоминание о Варфоломеевской ночи иногда приходили искать убежища.

На нее нашло внезапное вдохновение вроде того, которое является только гениальным людям в критические минуты, когда решается судьба всей жизни их.

Эти два слова «ваша обедня» и взгляд, брошенный ею на Фельтона, объяснили ей всю важность ответа, которого от нее ожидали.

Со свойственною ей быстротой соображения она отвечала, не задумавшись.

– Мне! – сказала она с тем же пренебрежением, какое заметила в словах офицера; – мою обедню! лорд Винтер, развращенный католик, очень хорошо знает, что я не принадлежу к его вере; он хочет поймать меня в западню.

– Какой же вы веры? – спросил Фельтон с удивлением, которого не мог скрыть, при всем уменьи владеть собой.

– Я скажу это только тогда, когда пострадаю за свою веру, – сказала миледи с притворною восторженностью.

Миледи видела по глазам Фельтона, что она много выиграла этим ответом.

Несмотря на то, он не сказал ни слова, только глаза его обнаруживали его мысли.

– Я в руках врагов моих, – продолжала она с восторженностью, подмеченною ею у пуритан. – Господь спасет меня, или я погибну за Господа моего; вот ответ, который прошу вас передать лорду Винтеру. Что же касается до этой книги, – прибавила она, указывая пальцем на молитвенник, но не дотрагиваясь до него, – вы можете взять ее и сами ею пользоваться, потому что вероятно, вы вполне сообщник лорда Винтера, как в угнетении моем, так и в ереси.

Фельтон молча взял книгу и ушел в задумчивости.

Лорд Винтер пришел около пяти часов вечера; миледи успела в продолжение дня составить план своих действий; она приняла его так, как будто она была ни в чем не виновата.

– Кажется, вы отступились от своей веры, – сказал барон, садясь в кресло напротив миледи и небрежно протягивая ноги.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что со времени последнего свидания нашего вы переменили веру: уж не вышли ли вы за третьего мужа, протестанта?

– Объяснитесь, милорд, – сказала с важностью пленница, – потому что, право, я вас не понимаю.

– Может быть, вы не исповедуете никакой веры, это еще лучше, – сказал насмешливо лорд Винтер.

– Конечно, это больше сообразно с вашими правилами, – сказала хладнокровно миледи.

– Признаюсь вам, что это для меня совершенно все равно.

– Если бы вы и не признавались в своем равнодушии к вере, то ваш разврат и ваши преступлении уже достаточно обнаруживают его.

– А, вы говорите о разврате, госпожа Мессалина, Леди Макбет! или я не расслышал, или вы очень бесстыдны.

– Вы говорите такие речи, потому что вы знаете, что наш разговор подслушивают, – сказала хладнокровно миледи, – и хотите вооружить против меня ваших тюремщиков и палачей.

Тюремщиков! палачей! А, вы начинаете говорить как поэт, и вчерашняя комедия переходит сегодня в трагедию. Впрочем, через восемь дней вы будете там, где вам следует быть, а мое дело будет кончено.