Александр Дюма - Все приключения мушкетеров

Просители умеют придавать своему лицу любое выражение, и дочь Генриха IV улыбалась, идя навстречу тому, кого она презирала и ненавидела.

«Скажите, – подумал Мазарини, – какое кроткое лицо! Уж не пришла ли она занять у меня денег?»

При этом он бросил беспокойный взгляд на крышку своего сундука и даже повернул камнем вниз свой перстень, так как блеск великолепного алмаза привлекал внимание к его руке, белой и красивой. На беду, этот перстень не обладал свойством волшебного кольца Гигеса, которое делало своего владельца невидимым, когда он его поворачивал.

А Мазарини очень хотелось стать в эту минуту невидимым, так как он догадывался, что королева Генриетта явилась к нему с просьбой. Раз уж королева, с которой он так плохо обходился, пришла с улыбкой вместо угрозы на устах, то ясно, что она явилась в качестве просительницы.

– Господин кардинал, – сказала царственная гостья, – я думала сначала поговорить с королевой, моей сестрой, о деле, которое привело меня к вам, но потом решила, что политика скорее дело мужское.

– Государыня, – ответил Мазарини, – поверьте, я глубоко смущен этим лестным для меня предпочтением вашего величества.

«Он чересчур любезен, – подумала королева, – неужели он догадался?»

Они вошли в кабинет. Кардинал предложил королеве кресло и, усадив ее, сказал:

– Приказывайте самому почтительному из ваших слуг.

– Увы, сударь, – возразила королева, – я разучилась приказывать и научилась просить. Я являюсь к вам с просьбой и буду бесконечно счастлива, если вы исполните ее.

– Я слушаю вас, ваше величество, – сказал Мазарини.

– Господин кардинал, – начала королева Генриетта, – дело идет о той войне, которую мой супруг, король, ведет против своих возмутившихся подданных. Но может быть, вы не знаете, – прибавила королева с грустной улыбкой, – что в Англии сражаются и что в скором времени война примет еще более решительный характер?

– Я ничего не знаю, ваше величество, – поспешно сказал кардинал, сопровождая свои слова легким пожатием плеч. – Увы, наши собственные войны поглощают все время и внимание такого слабого и неспособного министра, как я.

– В таком случае, господин кардинал, могу вам сообщить, что Карл Первый, мой супруг, готовится к решительному бою. В случае неудачи (Мазарини повернулся в кресле) – надо все предвидеть, – продолжала королева, – в случае неудачи он желает удалиться во Францию и жить здесь в качестве частного лица. Что вы на это скажете?

Кардинал внимательно ее выслушал, причем ни один мускул на его лице не дрогнул и не выдал испытываемых им чувств. Его улыбка осталась такой же, как всегда: притворной и льстивой. Когда королева кончила, он сказал своим вкрадчивым голосом:

– Ваше величество, думаете ли вы, что Франция, сама находящаяся сейчас в состоянии бурного волнения, может служить спасительной пристанью для низвергнутого короля? Корона и так непрочно держится на голове короля Людовика Четырнадцатого. По силам ли будет ему двойная тяжесть?

– Я-то, кажется, была не очень обременительна, – перебила королева с горькой улыбкой. – Я не прошу, чтобы для моего супруга сделали больше, чем было сделано для меня. Вы видите, мы очень скромные властители.

– О, вы – это другое дело, – поспешно вставил кардинал, чтобы не дать договорить королеве. – Вы дочь Генриха Четвертого, этого замечательного, великого короля…

– Что, однако же, не мешает вам отказать в гостеприимстве его зятю, не так ли, сударь? А вы должны были бы вспомнить, что когда-то этот замечательный, великий король, изгнанный так же, как, быть может, будет изгнан мой муж, просил помощи у Англии, и Англия не отказала ему. А ведь королева Елизавета не приходилась ему племянницей.

– Peccato! [19]– воскликнул Мазарини, сраженный этой простой логикой. – Ваше величество не понимает меня и плохо истолковывает мои намерения; это, должно быть, от того, что я плохо объясняюсь по-французски.

– Говорите по-итальянски, сударь. Королева Мария Медичи, наша мать, научила нас этому языку раньше, чем кардинал, ваш предшественник, отправил ее умирать в изгнании. Если бы этот замечательный, великий король Генрих, о котором вы сейчас говорили, был жив, он бы немало удивился тому, что столь глубокое преклонение перед ним может сочетаться с отсутствием сострадания к его семье.

Крупные капли пота выступили на лбу Мазарини.

– О, это почитание и преклонение так велики и искренни, ваше величество, – продолжал Мазарини, не пользуясь разрешением королевы переменить язык, – что если бы король Карл Первый – да хранит его бог от всякого несчастия! – явился во Францию, то я предложил бы ему свой дом, свой собственный дом. Но увы, это было бы ненадежное убежище. Когда-нибудь народ сожжет этот дом, как он сжег дом маршала д’Анкра. Бедный Кончино Кончини! А между тем он желал только блага Франции.

– Да, монсеньор, так же как и вы, – с иронией произнесла королева.

Мазарини, сделав вид, что не понял этой двусмысленности, им же самим вызванной, продолжал оплакивать судьбу Кончино Кончини.

– Но все же, монсеньор, – произнесла королева с нетерпением, – что вы мне ответите?

– Ваше величество, – заговорил Мазарини еще ласковее, – разрешите мне дать вам совет. Но конечно, прежде чем взять на себя эту смелость, я повергаю себя к вашим стопам, готовый сделать все, что вам будет угодно.

– Говорите, сударь, – отвечала Генриетта. – Такой мудрый человек, как вы, несомненно, даст мне хороший совет.

– Поверьте мне, ваше величество, король должен защищаться до самого конца.

– Он это и делает, сударь, и последнее сражение, которое он намерен дать, располагая значительно меньшими силами, чем его противник, доказывает, что он не собирается сдаваться без боя. Но все же, если он будет побежден…

– Что же, ваше величество, в этом случае, – я понимаю, что слишком смело с моей стороны давать советы вашему величеству, – но, по-моему, король не должен покидать своего государства. Отсутствующих королей скоро забывают. Если он удалится во Францию, его дело пропало.

– Но, – сказала королева, – если таково ваше мнение и вы действительно принимаете участие в моем муже, окажите ему хоть какую-нибудь помощь: я продала все до последнего брильянта. У меня нет больше ничего, вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было, сударь. Если бы у меня оставалась хоть какая-нибудь драгоценность, то я бы купила на нее дров и мы с дочерью не страдали бы от холода зимой.

– Ах, государыня, – воскликнул Мазарини, – вы, ваше величество, не знаете, чего требуете от меня! Король, прибегающий к иноземным войскам, чтобы вернуть себе трон, тем самым признается, что он не ищет больше поддержки в любви своих подданных.