Елена Невейкина - Наследница

— Юзеф, куда это ты ездил спозаранку?

Он ничего не ответил, спрыгнул с коня и отвёл его в сторону, чтобы привязать рядом с остальными. По его молчанию и выражению лица Элен поняла, что он что-то выяснил о семье.

— Юзеф, что ты узнал? — взяв его за руку, тихо спросила она. — Что ты молчишь?

— Я видел наш дом. Вернее то, что от него осталось. Там вокруг вообще мало что уцелело. И спросить о судьбе людей, когда-то живших там, некого. Только-только кое-кто начинает возвращаться. Но не задерживаются — жить-то негде…

— Это ещё ни о чём не говорит, — Элен была верна себе, не желая смириться. — Ведь ты сам сказал, что люди возвращаются. Нужно подождать.

— Чего? И главное — сколько? Те, кого я встретил, сказали, что многие с приближением русской армии ушли под защиту стен города.

— Вот видишь, значит, нужно ехать туда, в Данциг, и искать их там.

— Элен, по городу стреляли из орудий.

— И что? Это же не означает, что там не осталось никого, ни единого человека! Зачем думать о плохом, если мы ничего наверняка ещё не знаем. Мы уже сегодня будем там!

— Да. Конечно. Но они давно бы уже вернулись. Город рядом, а наш дом пострадал гораздо меньше других.

— Откуда ты знаешь? Их могло что-то задержать в городе.

— Что?

Они подъехали к Данцигу в середине дня. Стены города были частично разрушены, но основная их часть сохранилась. С улиц ещё не были убраны осыпавшиеся камни, мусор, какие-то вещи, выволоченные из домов. Людей встречалось совсем мало. По большей части они были угрюмы или печальны. Элен удивило то, что при этом она не встретила ни одного человека, на лице которого читалось бы отчаяние. Это не были побеждённые люди. Им было трудно, горько, но чувствовалось, что заставить их смириться невозможно. Элен с горечью подумала, что погибшие в пшеничном поле ребята — далеко не последние жертвы этой, формально закончившейся, войны. И ещё ей впервые не хотелось говорить, что она русская. Не из страха, что может повториться недавняя история, а потому, что ей было стыдно. И обидно. Стыдно, что её соотечественники были виноваты в несчастьях и горе этих людей. Обидно, что по тем русским, с которыми они столкнулись, а вернее, с которыми их столкнула война, люди в Польше теперь будут судить обо всех русских. И о них с братом — тоже.

В Данциге они пробыли два дня. За это время им не удалось найти решительно никаких сведений о матери и дочери Вольских. О них никто не слышал, их никто не видел. Складывалось такое впечатление, что они просто исчезли. Из дома они ушли гораздо раньше остальных, этому нашлись свидетели. Люди видели, как пани и панна Вольские садились в лёгкую коляску, но, ни откуда взялась эта коляска, ни куда они на ней направились, не мог сказать никто. Те из их знакомых, которые нашли приют в Данциге, их здесь не встречали, а, следовательно, в город они так и не пришли. Ален, желая как-то поддержать Юзефа, предположил, что им вовсе не обязательно было уходить именно в Данциг.

— А куда? — спросил Юзеф. — Ален, здесь вокруг больше нет мест, где бы они могли рассчитывать укрыться от военных действий. Если бы речь шла о мужчинах, можно было бы надеяться, что они могли уйти в лес и переждать там. Но женщины?.. Я себе этого представить не могу.

На третий день решили двигаться дальше. Перед тем, как продолжить путь в Речицу, заехали все вместе взглянуть на дом Юзефа. Тем более что теперь это было им по пути. От красивого когда-то сада не осталось ничего. Один угол дома обвалился, но остальное здание устояло. Дверь была открыта, и они вошли внутрь.

— Добро пожаловать ко мне домой, — криво улыбаясь, произнёс Юзеф.

Элен зябко повела плечами. Ею владело двойственное чувство. Ей и хотелось хоть одним глазком взглянуть, где жил её муж, и одновременно она испытывала неловкость, как будто застала хозяев врасплох в неубранном помещении. И ещё она ощущала ту боль, которую причиняет Юзефу запустение и разорение, царящие здесь. Они остановились посреди просторной комнаты с поломанной мебелью и осколками стёкол под ногами.

— Это гостиная, — хрипло пояснил Юзеф. — Здесь мама всегда принимала всех, кто приходил к нам. Мы с сестрой называли её маминой комнатой. А вот там, — он указал на дверь справа, — её спальня. Наши с Каролиной спальни наверху, а маме в последнее время стало трудно ходить по лестнице, поэтому она велела сделать себе комнату здесь…

Юзеф растерянно оглядывался вокруг. Элен подошла к нему, взяла за руку, заглянула в лицо. Он слегка улыбнулся и обнял её.

— Ты видишь — это мои владения, — грустно пошутил он. — Теперь они и твои…

Ален всё это время стоял у двери, так и не пройдя внутрь… Этот дом, совсем не похожий на тот, в котором росли они с Элен, вдруг напомнил ему развалины, на которые он часто смотрел издалека, скрываясь в лесу. Он понимал Юзефа, знал, что он сейчас чувствует. Он подошёл, положил руку на плечо. Говорить ничего было не нужно, слова не смогли бы передать того чувства душевной близости, которая сейчас возникла между всеми тремя.

Дальнейшая дорога тянулась медленно и тоскливо. Разговаривали мало, погружённые в свои мысли. Никаких инцидентов больше не было, если не считать того, что однажды их попытались ограбить. Это случилось в тот момент, когда мужчины отдыхали в возке, а верховые лошади, привязанные, бежали сзади. Но человек, распахнувший дверцу экипажа, замер, увидев направленные на него сразу четыре пистолета и разглядев двух молодых сильных мужчин, державших их. После этого дверца закрылась, причём почтительно и тихо, а вслед за этим они услышали, как несколько человек ломятся напрямик сквозь придорожные кусты. И всё стихло. Больше их никто не беспокоил до самой Речицы.

Когда экипаж, наконец, въехал в ворота города, Элен не могла усидеть на месте. Она порывалась выйти, чтобы ехать верхом, но муж и брат удержали её.

— Если тебе этого непременно хочется, — сказал Ален, — давай остановимся где-нибудь, где ты сможешь переодеться. В этом платье тебе в седло не сесть. Это немного задержит нас, но мы подождём. Правда, Юзеф? — подмигнув, спросил он.

— Конечно, — ответил Юзеф, — мы подождём столько, сколько будет нужно. Если ты не торопишься, — и он улыбнулся жене.

Элен покрутила головой и вздохнула. Ну, они же знают, что она сгорает от нетерпения оказаться дома, и не станет задерживаться.

Ворота им открыл старый привратник, который, узнав Штефана на облучке, чуть не расплакался, и тут же послал сказать, что вернулась панна Элена. Так что, когда она сошла на землю у крыльца, ей навстречу уже выбегали все, кто был в доме. Она улыбалась, отвечая на приветствия, радость от того, что она, наконец, вернулась сюда, захлёстывала её тёплой волной. И тут она увидела дядю Яноша. Он, хромая, спускался по ступеням и протягивал к ней левую руку, чтобы поскорее обнять возвратившуюся воспитанницу. Правый его рукав был пуст и подколот к камзолу.