Иван Дроздов - Дубинушка

По пути домой решил:

— Зайду к Денису. Вместе всё обговорим и обсудим.

А Мария с беспечностью дитя малого завалилась в постель и тотчас же уснула. Молодость смелее смотрит в завтрашний день, возможные гримасы судьбы её не пугают.

В отличие от дяди Жени, который не знал, что делать с упавшими с неба деньгами, Денис не терялся. Он купил себе новую «Волгу», а свой старенький, но тоже ещё справный «жигулёнок» поставил под навес у Марии. При этом Машеньке дал книгу «Автомобиль» и сказал:

— Изучай устройство машины, дорожные знаки и правила движения. Сдашь экзамен и будешь ездить.

Подумав, качнул головой, добавил:

— И вот еще: забирай мой старый компьютер, будешь у меня работать.

— Кроликам хвосты крутить?

— Все дела загонишь в компьютер. Слышал я, что там у азиков ты и на компьютере преуспела. Так вот: принимайся за настоящее дело. К нам Шапирошвили в недавно отстроенный дом хочет детишек из города привезти, им на каждый месяц полтысячи кроликов будем поставлять. Да на двух машинах мы с тобой полсотни в день на базар отвезём. Чуешь, какой гешефт можем раскрутить? Ты мне всю контору заменишь.

— Ну, а это мы ещё посмотрим.

— Что посмотрим?

— Соглашусь ли я стать твоей конторой.

— Согласишься, — пообещал Денис. — Да ещё как согласишься. За милую душу. Вот тебе зарплата — за три месяца вперёд.

И Денис отсчитал тысячу долларов. Протянул Маше. Она не сразу, но деньги взяла. Пересчитала их. Сказала:

— Это что же — триста тридцать долларов в месяц? В пересчёте на рубли — девять девятьсот?

— Ну, да. А что — мало?

— За такие-то деньги… Найми свою Дарью. Пусть она нянчит твоих кроликов.

— Вот те на! Сдурела девка. Ей даёшь такие деньги, да ещё автомобиль в придачу, а она нос воротит.

Маша подвинула от себя зелёные.

— Пятьсот долларов! И ни копейки меньше!

Денис ошалело таращил глаза. Но потом решительно вынул кошелёк, отсчитал полторы тысячи.

— На! И приступай к работе.

И, затем, покачивая головой:

— Ну, Мария! Ну, девка! Тебе палец в рот не клади.

Оглядел её с ног до головы, подивился её стати и взрослости. Красивая головка с большими синими глазами ладно сидела на длинной шее. И ноги у неё были красивые и длинные.

— Дивлюсь я тебе: как-то вдруг выросла, похорошела. Боюсь, как бы я не влюбился в тебя.

— А что тогда будет, если влюбишься?

— А то и будет: женитьба, свадьба, новая семья.

— Не бойся, покамест этого не предвидится.

— А почему ты так думаешь?

— А потому что пока-то я никого не люблю. Тебя — тоже.

— Хе! Не любит. Да такие парни, как я, в овраге за моей фермой не валяются.

— Парень ты хороший — то правда, но и хорошего парня полюбить надо, а я пока никого не люблю. И говорить об этом я больше не желаю. Давай теперь о деле…

Поднялись на второй этаж в кабинет Дениса, забрали компьютер и понесли его к Марии в хату.

К вечеру того же дня Мария сделала ревизию всему содержимому компьютера, внесла в него свои каталоги, файлы, обозначила собственные, только ей известные коды и шифры, и, довольная собой, счастливо сложившейся ситуацией, выключила компьютер и принялась готовить ужин. Она ещё вполне и не верила решению Дениса завязать с ней такие деловые отношения. Раньше она выполняла лишь отдельные его поручения, ездила на его «жигулёнке» на районную птицефабрику за комбикормом, закладывала этот корм в бункера да посматривала за показаниями компьютера, где на экране изображался весь процесс кормления — да и то, делала это лишь в тех случаях, когда к Денису на малиновом японском автомобиле приезжала из города Дарья, жена Дениса. Дарью Маша не любила, — и не потому, что ревновала Дениса, хотя и это чувство развивалось в ней всё больше; и однако же не оно было главным. Мария не могла переносить откровенного презрения Дарьи к деревенской жизни, ко всему тому дорогому и прекрасному, что окружало Машеньку с детства и было источником всех радостей и счастья. Обыкновенно перед тем, как уехать домой, в город, где у Дарьи, как слышала Маша, была прекрасная квартира и домработница, Дарья заглядывала на ферму, но в само помещение не проходила, а лишь приоткрывала дверь и, будто бы нарочно, чтобы уязвить Машу, работавшую тут у кормушек, на неё не смотрела и не здоровалась, а страдальчески морщилась, зажимала нос пальцами и громко восклицала: «Фу, гадость!» И с треском захлопывала дверь. Теперь же Маша ликовала. Она за свою зарплату наймёт двух работниц, а на себя возьмёт лишь доставку комбикорма да компьютерную обработку всей жизни фермы, строительных и финансовых дел. Её душа заходилась от радости при мысли о том, как она втайне от Дениса будет финансировать работы по ферме и скоро превратит её в очень большое и доходное предприятие. И при этом всё время думала о том, как она утрёт нос этой задаваке Дарье и постепенно уронит её в глазах Дениса. «Пусть знает, какая она пустышка, пусть знает!..» — думала с заранее торжествующим злорадством.

Как-то незаметно в радостных хлопотах по расширению фермы прошла зима. К весне ферма обогатилась ещё двумя пристройками. Это были светлые помещения с высокими потолками, в подвале Маша установила движок, дававший тепло и электричество, там же был смонтирован насос, качавший воду в баки из нержавеющего металла. В городе Мария купила новые книги по разведению кроликов, по предупреждению болезней, выписала несколько журналов, в которых печатались статьи о кролиководстве.

Денис поражался уму и деловым качествам Марии, прикидывал средства, которые она тратила на развитие фермы, но ни о чём её не спрашивал, а лишь для случайного наезда контролёра взял в двух банках кредиты, следил за уплатой налогов. На ферме работали четыре казака и шесть казачек — платил им хорошую зарплату, и в станице все его уважали, надеялись и сами устроиться к нему на работу. Многие приходили занять у него деньги — он никому не отказывал, а старушкам, вдовам и многодетным давал денег побольше и на ухо говорил: «Когда разбогатеете, тогда и отдадите. А не то, так и ладно: рассчитаемся на том свете угольками».

В девятом часу вечера Маша сидела у телевизора и пила чай со своим любимым овсяным печеньем. У ног её лежал Шарик. Вдруг он встрепенулся и истошно залаял. Метался у двери, показывая хозяйке, что к дому приближается опасность. Так он обычно волновался, встречая грузин, поселившихся в станице сразу же после начавшейся в стране перестройки. Тогда ещё не было этнических ссор и разборок; люди разных национальностей свято верили, что все они братья и цель у них одна: построить коммунизм и есть-пить столько, сколько кто захочет, а на работу можно и не ходить, потому как всё будет людям поставляться по желанию и в неограниченных количествах. И почему это однажды в станице появились два грузина — этого никто из казаков не знал. Старики вспоминали, что некогда в давние времена в станице Каслинской проживали три еврейских семьи: Коганы, Берманы и Азировичи. Коган был аптекарем, и о нём говорили: все капли он делает из клюквы и только для разноцветья в одни добавляет сок смородины, в другие — ежевики, а в третьи — пчелиную пыльцу или мелко растёртую кашицу из чабреца. Об этом болтали злые языки, но станичники аптекарю верили и всем говорили, что капли им помогают. Берман держал несколько лошадей и возил на мельницу овёс и пшеницу. Азирович имел большой двухэтажный дом и в первом этаже принимал у казаков плохо выделанные кожи, железо, кости и ракушки. Дом его от фундамента до трубы был пропитан застарелой ядовитой гнилью, и от него далеко окрест распространялся удушливый тошнотворный запах, от которого даже собаки держались подальше. Они поселились в станице давно, вырастили и выучили в городах не одно поколение детей — все они там и остались, а еврейская колония со стариками и закончилась. От них осталась одна казацкая присказка: Коган, Берман, Азирович — тоже казаки.