Василий Веденеев - Двести тысяч золотом

К исходу пятого дня, без слов поняв вопросительные взгляды путников, измученных жарой, дорогой и ожиданием, китаец коротко сказал:

— Завтра!

Кое-как дотащились до места ночевки, без аппетита поужинали и молча завалились спать. Утром поднялись и как заведенные шагали до полудня, пока Вок, пробравшись между двух острых скал, не остановился. Дождавшись, пока подтянутся русские, старик вздохнул и счастливо улыбнулся.

— Все. Пришли.

Впереди, начинаясь прямо за неширокой долиной, по склону гор тянулись террасы заброшенных рисовых полей, далеко распространявших запах стоялой, загнившей воды. Над ними кружили стаи мелких птиц. Едва заметная тропка вилась по краю террас и, петляя, тянулась вверх, к седловине между двумя пологими, поросшими редкими, уродливо изогнутыми ветром деревьями. А дальше, за перевалом, подпирая вылинявшее от зноя небо, вздымались коричневато-красные каменные громады.

— Белые Облака, — торжественно сказал старик.

Саша истово перекрестился, свалил с плеч мешки, устало опустился на них и достал из кармана сигареты. Рядом сел Лобанов и принялся разглядывать открывшуюся перед ним картину. Его глаз весело поблескивал.

— Нам туда? — показал он на перевал.

— Да, — кивнул Вок. — Сегодня отдыхаем, а завтра утром начнем подниматься по тропе.

— А где город пещер? — поинтересовался Руднев.

— Его отсюда не видно, — засмеялся старик. — Скоро дойдем, потерпите еще немного. День будем подниматься до перевала, переночуем — и дальше. Еще день уйдет на дорогу, и вы попадете к пещерам.

— М-да… — хмыкнул Юрий. — Я смотрю вот на эти террасы. Создать такое — каторжный труд. Давно они здесь?

— Давно, очень давно, — эхом откликнулся китаец. — Никто не помнит, когда сделали. Землю носили в корзинах и насыпали на гору: там с вершины течет ручей и солнце близко, рис хорошо созревает. Между полями заслонки для воды, но народ ушел, и следить за ними некому. Чувствуете запах болота? Вода застоялась, грязь, тина, чеки переполнены, и жижа сама стекает вниз через края дамб. Подниматься будет тяжело: скользко и воздух плохой. Давайте отдыхать.

— Вроде горка не слишком высокая, — обернулся к нему Саша. — Может быть, начнем подъем прямо сейчас? Надеюсь, сил хватит. Наверху и заночуем. Неужели не взберемся до темноты?

— Действительно, — поддержал его Лобанов. — Чего ждать?

— Нет, нет, — замахал на них руками старик. — Рано утром пойдем, пока не сильно печет, чтобы рассвет застал нас уже на горе. Я эти места знаю, слушайте, что говорю, а то получится, как в прошлый раз.

Напоминание о непроходимых каменных осыпях и глубоких оврагах заставило Юрия слегка поморщиться — кому приятно признавать собственные промахи и глупое упрямство, но тем не менее после недолгих размышлений он согласился с Воком:

— Пожалуй, послушаемся совета бывалого человека.

Как ни подгоняло нетерпение, Руднев тоже смирился, отказавшись от своего предложения. К тому же китаец всегда отличался предельной деликатностью, и только нечто чрезвычайно серьезное могло вынудить его достаточно жестко заявить, что настаивать не следует. Хорошо, ждали долго, подождем еще немного. Но как же томительно сидеть у подножия горы, видеть озаренные солнцем вершины и не подниматься к ним…

Встали затемно, не разжигая огня, на скорую руку перекусили остатками вчерашнего ужина и чуть не ощупью начали карабкаться по тропе, серпантином извивавшейся между земляными дамбами рисовых чеков.

Китаец оказался прав: ноги скользили и разъезжались в непросыхающей грязи, от протухшей воды несло тошнотворной вонью, местами приходилось пробираться, балансируя на краю раскисших, расползающихся земляных валов, с трудом задерживавших влагу на полях. Ничего не стоило сорваться и угодить в темную жижу.

Временами казалось, что она дышит, как живая: булькает и жадно чмокает в предвкушении добычи, а потом тяжело и разочарованно вздыхает, когда люди, удачно миновав опасный участок, благополучно поднимались к следующему чеку. Хотелось глотнуть свежего воздуха, остановиться и хоть немного передохнуть, но старик все подгонял, неутомимо отыскивая верный путь к перевалу. Да и то, попробуй остановись, если под ногами все колеблется, словно идешь по зыбкому льду, тоненькой корочкой застывшему над бездной вод.

Конечно, здесь нет бездонной глубины топких болот, но горе тому, кто поскользнется или потеряет равновесие, одурманенный гнилостным запахом. Действительно, днем подниматься было бы еще хуже: под палящими лучами солнца испарение усиливается, и человек может задохнуться от ядовитых миазмов, а предутренний ветерок немного разгоняет их и относит в сторону, не давая застояться зловонным облакам.

Тропа казалась бесконечной: подъем, короткий прямой участок с хлюпающей жижей, крутой поворот, опять подъем… Небо на востоке заметно посветлело и стало наливаться розовым перламутром, а они все шли и шли наверх, стиснув зубы, тяжело дыша и уже не вытирая градом катившийся по лицам пот. Бросить бы давившую на плечи поклажу, отвязать бы от пояса веревку, которой велел соединиться предусмотрительный китаец, чтобы не потерять друг друга в темноте и вытащить сорвавшегося с тропы, почувствовать себя легким и свободным, взлететь птицей к перевалу, но… Хлюпает жижа, астматически, с присвистом дышит впереди старик, с трудом одолевая очередной подъем, — перевал по-прежнему далек…

Наверх они выбрались, когда уже разгорелся день. Увидев весело бежавший по камням быстрый ручей, Лобанов загоготал, бросил мешки и кинулся к воде — смыть грязь, припасть губами к светлым холодным струям, еще сохраняющим свежий запах и вкус горного снега. Саша тоже начал плескаться, скинув рубашку, а Вок, вконец обессилевший после утомительного подъема, растянулся в тени раскидистого куста.

— Прелесть. — Усевшись рядом с ним на камень, Юрий подставил солнцу мокрое лицо. — А дышится как… Удивительно — здесь хрустальная струя, а внизу сущее болото.

— Есть многое, о друг Горацио… — обернувшись, улыбнулся Руднев. Он тщательно прополоскал флягу и наполнил ее свежей водой.

Пейзаж, открывшийся за перевалом, разительно контрастировал с тем, что осталось позади: синие дали, строгая графика гор, зеленые кроны деревьев, настоящий райский уголок.

Развеселившаяся Цянь, строя уморительные гримасы, скакала вокруг отдыхавшего старика. Посмеиваясь над ее ужимками, Лобанов закурил, потом отвернулся и стал поглядывать вниз — туда, где было место их последней ночевки. Внезапно лицо его застыло, рот приоткрылся, единственный глаз напряженно прищурился.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил подошедший Саша.

Не отвечая, Юрий ощупью нашел его штанину и дернул, заставляя сесть. Руднев повиновался, недоумевая, что вдруг случилось с капитаном, в чем причина его столь странного поведения. Почувствовал признаки страшной болезни? Нет, только не это!