Виталий Гладкий - Копье милосердия

— Вот псы… Такой клинок испоганил в подлой крови.

— Т-ты… ты к-кто? — запинаясь, спросил купец.

— Жив? — вместо прямого ответа спросил парень и улыбнулся.

Улыбка у него вышла широкой и сердечной, и Трифон сразу почувствовал облегчение. Напряжение мгновенно спало, и он проникновенно сказал:

— Премного благодарен! Я твой должник. Проси, что хошь.

Коробейников пошарил за поясом, где обычно находился у него кошель с деньгами, и огорченно покривился — он исчез. Впрочем, убыток небольшой, подумал он почти весело; после лошадиных торгов и оплаты приказчикам за их труды у него оставалось рублей десять, может, чуть больше. Жизнь куда как дороже.

— Хочу, чтобы ты не застудился, — продолжая скалиться, сказал парень. — Оденься и обуйся, господин хороший. Иначе замерзнешь… али заболеешь.

Только при этих словах своего спасителя купец вспомнил, что стоит на снегу в одних чулках и без кафтана; и сапоги, и шапка, и кафтан валялись неподалеку, в сугробе под забором. Он быстро оделся и поймал коня; он отбежал недалеко, до соседних ворот, где нашел клок сена.

— Как тебя зовут? — спросил Трифон.

— Ивашко я, Болотников, Исаев сын, — охотно ответил парень.

— Так как же я смогу тебя, Ивашко, отблагодарить за свое спасение? Нехорошо будет, если окажусь неблагодарным человеком, это грех.

— А ты кто?

— Я купец, «гость», — гордо подбоченившись, ответил Коробейников.

— О, мое почтение… — Парень поклонился. — Что ж, ежели у тебя есть такие добрые намерения, возьми к себе на службу.

Трифон насторожился — уж не гуляка ли этот парень, промотавший отцовское наследство? Таких молодцев и на пушечный выстрел нельзя подпускать к торговым делам.

— А из каких краев будешь? — спросил купец. — Пошто просишься в услужение? Али своего двора нет?

— Нету. Воевал я… был ранен, а когда вернулся домой, то нашел лишь пепелище. Крымчаки пожгли. Отца и мать убили, брательника в полон увели. Вот и остался я гол как сокол, без гнезда родного и безо всякой надежды. Не возьмешь в услужение, запишусь в стрельцы. А куда денешься?

— Ну, коли так… — Коробейников задумчиво пожевал ус; с виду парень будто бы грамотный, и храбрости ему не занимать; нужно подумать. — Вот что, приходи завтра… — Он обрисовал, где находится его дом. — Сразу после заутренней. Потолкуем обстоятельней. Придешь?

— А то как же! — обрадовался Ивашко. — Обязательно приду.

— Что ж, прощевай, добрый человек. Поеду я.

— Погодь! — воскликнул Ивашко. — Возьми мою саблю. Мало ли что еще может приключиться по пути.

— А ты как?

— Не волнуйся… — Парень снова широко улыбнулся. — Я бегаю хорошо. И засапожник у меня востро отточен.

На том они и расстались. Подождав, пока купец отъедет на приличное расстояние, Ивашко легонько пнул носком сапога одного из «мертвецов».

— Вставайте, лежебоки, — сказал он и рассмеялся. — Вы прям как скоморохи. Картину изобразили, даже я поверил, что все заправдошно.

— Зипун вот кровью изгваздал… — ворчал Неупокой, вытаскивая из-за пазухи проколотый острием Ивашкиной сабли бычий пузырь, который был наполнен свиной кровью. — Ты махнул сабелькой, а у меня душа в пятки ушла, думал, конец мне. Ан, нет, попал точно.

— А меня по горлу полоснул — и ничего, я не испужался, — весело доложил Верига, снимая с шеи разрезанную саблей толстую свиную кишку, в которой тоже находилась кровь. — Не успел… гы-гы-гы… — заржал он облегченно.

— Где Потапко? — спросил атаман. — Он отобрал у купца кошель с деньгой.

— А вот он я! — воскликнул Потапко и затряс перед его носом кошельком Трифона; послышался мелодичный звон монет. — Четырнадцать рубликов!

— Когда посчитать успел? — удивился и одновременно обрадовался Неупокой — «улов» оказался выше всяких ожиданий и надежд; а если учесть приплату со стороны Ивашки за услугу, то татьба сегодня и вовсе удалась на славу.

— Ежели дело касается денег, то я быстр, как ветер, — ответил, ухмыляясь, Потапко и передал кошель атаману.

— Ну что, мы в расчете? — спросил Ивашко.

— Премного тебе благодарны, — ответил атаман. — Ежели еще надумаешь чего учудить, то знашь, где нас можно найти. Мы завсегда готовы.

Они попрощались и разошлись в разные стороны, довольные и собой, и партнерами, и захватывающим уличным представлением.

«…Городок Орша каменной, стоит на реке Непре с Литовскую сторону, а верх на стене и на башне древяной. В городе церковь Воскресение Христово, да в посаде с Литовские стороны три церкви: церковь во имя Всемилостиваго Спаса, церковь Пречистые Богородицы, церковь Николы Чудотворца. А со Смоленские стороны на посаде у реки Непра на берегу церковь пророка Илии, да за посадом церковь святые мученицы Пятницы».

Трифон оторвался от дневника, испил кружку квасу, — после ужина томила жажда. Мельком посмотрев на образа, — святые смотрели сурово и требовательно, словно дьячок, который учил его чтению и молитвам по «Псалтири» и «Часослову» — и снова взялся за перо:

«Городок Борисов древян, невелик, поменьше Дорогобужа; под ним река Березина, с реку Одрев, да около пруд; а от городка, едучи к Мечиску, мост древяной через реку и через пруд, в длину его сажен с двести.

О королевском городке Менске*. Городок Менск древяной, худ, в ином месте развалился, величиною с Вязьму, а под ним река Сыслан поменьше реки Березыни, да пруды.

О городе Слутцке Литовском. Городок Слутцк невелик, поменьше Коломны, древяной. Около городка острог, а в остроге торги да двор, церковь каменная да полаты каменные, да на посаде ратуша велика каменная; под нею подклет и погреба, а над погребами с надворья — лавки, над лавками сверху светлицы.

О Дунае реке и о походе в Турские улусы. Есть река Дунай, вельми широка, в иных местах и глубока добре, и островиста, а в других местах мелка и песчана и песок в ней вельми бел, а в иных местах ил, и вода в ней светла; поперек ея верст с восемь, а в иных местах и шире и уже. Идет она из Сербские земли скрозь Шпанскую землю и Турскую. А у турского царя, шпанского короля, и у цисарского, и у волошеского река Дунай — рубеж.

О Турской мечети и о дервишах. Апст есть посад, а в нем сделана турская мечеть; слывет у них как Чюкмасы. Около мечети, что монастырь, ограда каменная, а вместо изб у них палаты каменныя, и поварни в стене поделаны. Живут в тех палатах турки-дервиши вместо чернцов; усы, брады и брови они бреют. Ходят иные в платье, носят кафтаны обинные и чюги, и колпаки, и тафьи; а другой ходит в одних портках, да овчину целую на себя положит; а есть им дают два раза в день. Тут же сделаны палаты каменные, великие, для проезжих людей. Станет в одной палате человек с пятьдесят с лошадьми, и тем приезжим людям дают есть дважды днем — с утра четырем человеком по блюде поставят патоки да по хлебу человеку; а к вечерни каши похлебать, да к каше на человека по кости мяса; каши крутые, пшена сорочинского, с коровьим маслом. А коням сыплют по мере ячмени. Те места устраивает турский царь, и его паши проезжих людей кормят до трех дней, а лошадям дают ячмень. Если кто проезжий решит стоять больше трех дней, тому не станут давать ничего».