Вальтер Скотт - Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине

Но вот мало-помалу эти радостные видения стали рассеиваться и наконец исчезли в наступившем полном забытьи, как угасающие лучи заходящего солнца в наступившем сумраке ночи.

Спустя полчаса сэр Кеннет совершенно неподвижно лежал у ног эль-хакима и, если бы не его ровное дыхание, то его можно было бы принять за труп.

Проснувшись после крепкого и продолжительного сна, рыцарь Спящего Барса увидел себя в обстановке, совершенно не похожей на ту, в которой он заснул, и потому сразу не мог решить, спит ли он еще или все вокруг изменилось, словно по волшебству? Вместо того чтобы лежать на траве, он отдыхал на постели, убранной с восточной роскошью. Чьи-то услужливые руки сняли с него верблюжью куртку, которую он носил всегда под латами, и он оказался одетым в рубашку из тончайшего полотна и в роскошный шелковый халат. Вместо тени пальм над ним раскинулся шелковый шатер, разрисованный яркими китайскими красками. Внутри задернутый вокруг постели флеровый занавес защищал его от насекомых, от которых он не знал покоя с тех пор, как прибыл на Восток.

Донельзя удивленный, рыцарь продолжал оглядываться, чтобы убедиться, видит ли он все это наяву: все, что он увидел, вполне соответствовало тому великолепию, каким отличалась та часть палатки, где стояла кровать. Здесь же находилась ванна из кедрового дерева, с серебряными инкрустациями, наполненная благоухающей теплой ароматической водой. На маленьком столе черного дерева рядом с кроватью стояла серебряная чаша, наполненная холодным как лед шербетом, который показался ему вдвое вкуснее из-за возбужденной напитком жажды. Чтобы рассеять остаток дурмана в голове, Кеннет решил принять ванну, после которой, вытерев досуха тело полотенцами из индийской шерсти, сразу почувствовал себя намного бодрее. Он охотно оделся бы теперь в свое грубое платье, но, увы, его не было, и ему волей-неволей пришлось облачиться в сарацинский костюм, рядом с которым лежали сабля, кинжал и прочие принадлежности богатого одеяния знатного эмира. Теряясь в догадках и не зная, как объяснить такую необычайную заботливость, рыцарь заподозрил во всем этом чье-то желание поколебать твердость его веры, тем более что он знал, как султан, высоко ценивший доблесть и образованность европейцев, щедро осыпáл подарками тех христианских пленников, которые соглашались принять ислам. При этой мысли рыцарь, перекрестившись, чтобы не поддаться искушению, твердо решил пользоваться этой роскошью с величайшей умеренностью и осторожностью. Однако вскоре он вновь почувствовал сонливость, прилег на постель и заснул крепким сном.

Но на этот раз его сон был прерван приходом врача, который, не входя в спальню, осведомился о его здоровье и спросил:

– Могу ли я войти к тебе, хотя занавес закрыт?

Желая показать мавру, что он не забывает о своем положении, сэр Кеннет ответил:

– Господину нет надобности спрашивать разрешения войти в шатер своего раба.

– Но я к тебе пришел не как хозяин, – возразил эль-хаким.

– Врачу также всегда открыт доступ к постели больного.

– Но я пришел и не как врач, – опять возразил эль-хаким. – А потому, прежде чем вступить под сень твоего шатра, мне необходимо получить разрешение.

– Другу всегда открыт шатер друга, – наконец счел нужным ответить Кеннет.

– Но, предположим, я пришел и не в качестве друга, – продолжал возражать эль-хаким, любивший, по обычаю восточных мудрецов, выражаться иносказательно, играя словами.

– Да входи в каком хочешь виде и в качестве кого хочешь! – воскликнул шотландский рыцарь, выведенный из терпения нескончаемыми предположениями эль-хакима. – Ты ведь отлично знаешь, что я не имею ни права, ни желания запретить вход в твой же шатер.

– Итак, я вхожу к тебе как твой бывший враг, но враг великодушный, благородный и искренний.

Сказав это, эль-хаким вошел и остановился у постели сэра Кеннета. Но если голос вошедшего был по-прежнему голосом мавританского лекаря Адонбека, то его осанка, одежда и даже лицо убедительно говорили о том, что перед рыцарем стоит Ильдерим, курдистанский эмир, прозванный Шееркофом.

Приподнявшись на своем ложе, сэр Кеннет вперил пристальный изумленный взгляд в своего гостя и долго не мог сообразить, игра ли это его воображения, сон или он действительно видит перед собой эмира.

– Неужели мое превращение из врача в эмира так сильно удивляет тебя? – спросил улыбаясь Ильдерим. – И неужели твоя опытность в делах житейских до того ничтожна, что тебя удивляет, когда люди зачастую бывают в действительности не тем, кем они кажутся? Так знай, назареянин, что всякий воин должен быть сведущ в лекарском искусстве и истинному всаднику-воину необходимо не только владеть конем, но и уметь пустить ему кровь, ему надо уметь выковать себе надежный клинок так же, как и наносить опасные и часто смертельные раны и уметь охранять от ржавчины сталь. Но помимо всего этого его главное искусство должно состоять в том, чтобы, умея наносить раны, уметь их и излечивать.

В продолжение этой речи Ильдерима шотландский рыцарь не раз закрывал глаза, и в его представлении снова являлся со своей важной поступью и размеренными движениями мавританский врач, одетый в длинную черную хламиду и высокую персидскую чалму. Но как только он открывал глаза, перед ним стоял курдистанский эмир в чалме, украшенной драгоценными каменьями, в стальной кольчуге с серебряной насечкой, искрившейся при малейшем движении его стройного и крепкого стана. Строгое и несколько апатичное выражение лица врача эль-хакима, сменившееся решительностью и задором, излучающими воинскую отвагу, и, наконец, его густые волосы, теперь будто бы подстриженные, манера носить усы – все это выдавало в нем настоящего воина.

– Неужели ты до сих пор удивляешься? – спросил эмир после короткой паузы. – Ну, а ты, разве сам ты тот, кем кажешься?

– О нет, тысяча раз нет, клянусь святым Андреем! – воскликнул сэр Кеннет. – Сейчас весь христианский лагерь видит во мне изменника, а я верный и честный рыцарь, правда, совершивший непростительный поступок.

– Да, таким я считал тебя и тогда, когда мы вместе ели соль [23], – сказал Ильдерим, – и потому я сделал все, что было в моих силах, чтобы спасти тебя от смерти и позора. Но почему же ты не встаешь, взгляни, как высоко уже солнце. Разве ты недоволен одеждой, которую я приказал подать тебе, она что, недостойна тебя?

– О нет, дело не в этом, благородный Ильдерим, – ответил шотландец, – она слишком роскошна, но неприлична для меня. Прошу тебя, вели мне подать одежду невольника, и я охотно буду ее носить как платье свободного воина, надеть же чалму мусульманина я ни за что не решусь.