Вальтер Скотт - Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине

– Назареянин, – воскликнул эмир, – ваш народ слишком склонен к подозрительности, это в свою очередь может вызвать подозрение! Разве я тебе не говорил, что султан Саладин никого не желает по принуждению обращать в свою веру и с искренним расположением относится к тем, кто добровольно принимает учение Мухаммеда? Распространение истинной мусульманской веры не требует ни подкупа, ни насилия. Выслушай меня, друг мой. Когда по воле Аллаха зрение чудесно возвращается слепому, неужели ты думаешь, что это то же самое, что искусное лечение врача? О, далеко нет! Врач мучает страдальца своими инструментами, быть может, и уменьшает боли при помощи различных пластырей и бальзамов, но слепец при этом остается погруженным во мрак. То же самое происходит с ослепленными умами. Если среди франков мы встречаем людей, носящих чалму и обратившихся в мусульманскую веру из-за выгоды, то, кроме презрения, они ничего не заслуживают. Этих людей соблазнили выгоды, но никак не султан Саладин. И когда они за свое преступление будут ввергнуты в преисподнюю ниже христианина и еврея, идолопоклонника и колдуна и вкусят плод дерева заккум [24], то они сами, а не Саладин, будут виноваты в наказаниях и мучениях, ожидающих их в будущей жизни. Так что без всяких сомнений надевай приготовленную для тебя одежду, она не сделает тебя верным мусульманином, зато, если ты хочешь отправиться в лагерь Саладина, твой вид не вызовет там подозрений, а твое европейское платье легко может стать предметом насмешек и даже оскорблений.

– Ты меня спрашиваешь, хочу ли я отправиться в лагерь Саладина, но я не могу распоряжаться собой. Я твой невольник и должен следовать туда, куда ты прикажешь.

– Я тебе говорю, что твоя воля будет руководить тобой с такой же свободой, как вихрь пустыни, несущий песок в ту или другую сторону. Благородный рыцарь, ты, сражавшийся со мной и едва не победивший меня, не можешь быть моим рабом так же, как тот, кто преклонил свою голову под моим мечом. Если бы богатство и могущество могли заставить тебя присоединиться к нашему войску, я бы тебе их предложил, но человек, отвергнувший милости султана, когда меч палача висел над его головой, не примет их, и потому говорю тебе: поступай, как ты сам находишь нужным.

– Будь же до конца великодушен, благородный эмир, – воскликнул тронутый благородством своего врага шотландский рыцарь, – дай мне возможность отблагодарить тебя поступками, продиктованными мне моей совестью. Позволь выразить тебе, кому я стольким обязан, мою беспредельную привязанность за твое истинно рыцарское обращение со мной и за твое великодушие, которого я пока не заслужил.

– Не говори «не заслужил», – возразил эмир Ильдерим. – Разве не твои красноречивые рассказы о красавицах, находящихся при дворе Мелека Рика, побудили меня явиться переодетым в лагерь христиан? Разве не они предоставили мне возможность насладиться зрелищем, каким никогда не случалось наслаждаться и какого, вероятно, я никогда более не увижу, пока блеск рая не озарит моих очей.

– Я не понимаю тебя, – проговорил шотландский рыцарь то бледнея, то краснея, так как чувствовал, что разговор принимает щекотливый и тягостный для него оборот.

– Не понимаешь! – в изумлении воскликнул эмир. – В таком случае я должен сказать, что если то, что я увидел в шатре короля, ускользнуло от твоего внимания, тогда зрение твое тупее деревянного меча скомороха. Правда, ты в то время был приговорен к смерти, но если бы мне даже отсекли голову на месте, то и тут последний взгляд моих потухающих очей с восторгом взирал бы на это райское создание, упоительную красавицу с роскошными золотыми кудрями, с большими выразительными блестящими глазами, с чудными, полными величия и благородства чертами лица, эту родственницу английского короля, достойную быть царицей мира. Клянусь гробом пророка, я сомневаюсь, чтобы гурия, предназначенная поднести мне чашу бессмертия, могла бы заслуживать таких же нежных ласк, как эта красавица.

– Сарацин! – сурово воскликнул шотландский рыцарь, скрывая гнев. – Ты говоришь о супруге английского короля Ричарда, а о ней можно говорить не иначе как о королеве, она не может быть той, в которую, кто бы он ни был, осмеливался влюбиться.

– В таком случае извини, – спокойно произнес эмир, – я совершенно забыл, что вы, рыцари, боготворите женщин благородного происхождения. Вы, странные люди, создаете из женщин предмет поклонения и обоготворения, тогда как они созданы для любви и наслаждения мужчины. Но если ты требуешь почтения этому бренному идолу, который все-таки остается только женщиной, то к ее черноволосой спутнице с большими и выразительными красивыми глазами, ты испытываешь чувство восторга. Да, признаюсь, в осанке и этой красавицы есть что-то небесное и возбуждающее к ней почтение или, по-твоему, поклонение. Да, это так, но в то же время могу тебя уверить, что она сама внутренне возблагодарила бы своего почитателя и возлюбленного, если бы он поступил бы с ней как со смертной, а не как с богиней.

– Неверный! – раздраженно воскликнул сэр Кеннет. – Ты так же должен почитать и ее: она родственница Ричарда Львиное Сердце.

– Почитать ее, – повторил эмир с пренебрежением, – впрочем, отчего же и нет, когда она будет женой Саладина.

– Султан не достоин коснуться губами земли, по которой ходит Эдит Плантагенет! – громко и запальчиво воскликнул шотландский рыцарь, вскочив с постели.

– Что ты сказал, гяур? – Эмир схватился за рукоятку кинжала, его лицо вспыхнуло и зарделось, как раскаленное железо, его щеки, губы, шея судорожно вздрагивали, так что от гнева задрожал каждый волосок его бороды и усов. Шотландский рыцарь, не смущаясь выдержавший гневный порыв Ричарда Львиное Сердце, не испугался и вспыхнувшей ярости сарацина.

– То, что я сказал, – продолжал он, скрестив на груди руки и устремив спокойный взор на эмира, – если бы мои руки были свободны, я готов подтвердить и дать удовлетворение кому бы то ни было, как в конном, так и в пешем бою. И, более того, я сочту даже удовольствием для себя подтвердить это добрым мечом против двадцати таких серпов и шил. – С последними словами Кеннет презрительно указал на изогнутую саблю и маленький прямой кинжал эмира.

Сарацин, однако, успел овладеть собой, его гнев прошел, он опустил руку, схватившуюся за рукоять кинжала будто бы случайно.

– Клянусь мечом пророка, служащим ключом к небу и аду, – воскликнул он, – ты мало дорожишь жизнью, произнося такие речи! Поверь, если бы твои руки были свободны, как говоришь, то и одного правоверного было бы достаточно, чтобы заставить тебя образумиться и, скорее, пожелать видеть их в цепях.

– Лучше бы мои руки отрубили по плечи, – ответил сэр Кеннет.