Виталий Гладкий - Подвеска пирата

Флибустьеры застали Маракайбо пустым. Неудачей это было назвать нельзя, потому что практически все имущество осталось в домах и на торговых складах. Тем не менее ван Дорн выслал поисковые отряды и спустя неделю они доставили в город около сотни пленников и почти тридцать тысяч пиастров.

К сожалению, при взятии Маракайбо ван Дорну пришлось сильно повздорить с Гастоном Леграном. Разнузданная натура француза требовала крови и мучений, поэтому его люди начали с большим ожесточением пытать пленников, чтобы выведать, где те спрятали золото и драгоценности. Ван Дорн, как адмирал пиратского флота, запретил это (у него были свои, тайные, замыслы на сей счет) и едва не схватился с Леграном на шпагах. У авантюриста хватило ума не доводить дело до поединка (он уже имел возможность наблюдать за Голштинцем в бою); Гастон Легран лишь забрал своих подчиненных, часть судов и покинул захваченный город. С той поры они если и встречались, то только в гавани Бас-Тер, при этом официально раскланиваясь. Их пути разошлись навсегда.

Когда Гастон Легран вышел из состава эскадры, людей у ван Дорна стало, естественно, меньше, но тем не менее он решился атаковать Гибралтар. Этот, совершенно рисковый план, конце концов и сработал как должно.

Гибралтар был очень богат. Но самое главное — горожанам удирать было некуда. А значит, все ценности останутся на месте.

Флот подошел к Гибралтару около полудня. С борта «Фелиции» ван Дорн видел не только прелестные виллы, разбросанные по побережью, но и засеки, подтопленные поля, батареи и многочисленные палисады. Все подсказывало, что с теми силами, которые были у Голштинца, город с моря не взять. Тогда он отдал приказ штурмовать Гибралтар по суше.

Однако флибустьеров, идущих по суше, встретили завалы деревьев и плотный артиллерийский и ружейный огонь. Дорога к Гибралтару была практически одна, перекрытая, а по сторонам нее располагались топи. Пятнадцать пушек, поставленных испанцами на дефиле из древесных стволов, косили пиратов картечью. Не выдержав, флибустьеры дрогнули и побежали. Ободренные отступлением неприятеля и считающие его деморализованным, офицеры дали приказ преследовать разбойников, что и было выполнено солдатами со всевозможным старанием.

Это была ловушка: бегущие заманили испанцев в засаду, а их товарищи, прятавшиеся в кустах, дали залп. Палили буканьеры — лучшие стрелки Мейна. А потом началась резня. Птицеловы, мгновенно превратившиеся в дичь, представляли собой жалкое зрелище. Испанцы хорошо знали, как дерутся «коршуны» ван Дорна, поэтому не тешили себя иллюзиями на благополучный исход. Флибустьеры никого не брали в плен, убивали всех подряд, и вскоре вражеские укрепления были заняты, а дорога на Гибралтар открыта.

После этого другие сдались почти без боя, и флибустьеры наконец дорвались до своего любимого занятия — грабежа мирных граждан, повальной пьянки и насилования женщин. Увы, тут уж ван Дорн был бессилен что-либо изменить или запретить — традиция... В конечном итоге, очистив Гибралтар до нитки, разбойники ушли, забрав с собой около трех сотен невольников из местных племен. Трупы убитых испанцев были погружены на две барки, стоявшие в порту, и затоплены на середине озера.

Так закончился сухопутный поход ван Дорна, о котором он всегда вспоминал с сожалением. Карстен Роде по натуре не был кровожаден и убивал лишь в бою. Но те картины, что он увидел в Гибралтаре, напрочь отвадили его от сухопутных операций. В море он имел больше власти, и его приказы исполнялись неукоснительно.

Конечно, добыча была знатной. Пираты озолотились. Было захвачено почти триста тысяч пиастров, не считая другого добра. Гибралтар торговал табаком, а в его окрестностях выращивали лучший какао во всей Америке. Флибустьеры ван Дорна нагрузили несколько судов этими ценнейшими зернами и курительной травкой.

Мысль вернуться в родные края никогда не покидала Карстена Роде и его людей. Особенно страдал по родине Ондрюшка Вдовин с поморами. Они просто бредили Балтикой и готовы были за горсть чистого морозного снега заплатить любую цену. Да и голландцы тоже начали потихоньку бунтовать; почти у всех были семьи, и им хотелось увидеть своих жен и детей. Только Гедрус Шелига настолько прикипел к Тортуге, что не проявлял никакого желания вернуться в свою Литву. Он взял себе юную девушку-служанку из индейцев и жил с ней как с женой.

Наконец наступил тот предел, за которым хоть в пропасть. Отвратительное душевное состояние Голштинец пытался утопить в вине. Он прекратил охоту на испанские галеоны и днями пьянствовал в какой-нибудь таверне Бас-Тера, или отсыпался на «Фелиции». Спустя какое-то время разозленные бездействием адмирала, капитаны других кораблей эскадры вышли в самостоятельный поиск. В гавани остался лишь верный Ондрюшка, но и он уже начал ворчать, как старый дед. И ван Дорн принял решение...

Сборы были недолгими. Погрузка продовольствия, бочек с водой, какао, специй и тюков с табаком шла в лихорадочном темпе. Карстен Роде хотел отчалить до того, как вернутся вышедшие на «вольную охоту» флибустьеры Бас-Тера. чтобы не удостаиваться пышных проводов. В последнюю минуту появился Гедрус Шелига. Он хотел было остаться на Тортуге, но не смог преодолеть в себе тягу к товариществу, с которым уже сжился как с семьей.

Своей индианке он пообещал вернуться, но оба знали, что этого не случится. Однако Гедрус Шелига не оставил гражданскую жену без средств к существованию. У практичного Литвина был просторный дом, построенный из камня по его проекту, и большая плантация, где работали невольники. Все это он переписал на жену, которая к тому времени ждала ребенка. А еще Шелига щедро отсыпал ей весьма солидную сумму в пиастрах.

Вышли из гавани Бас-Тер рано утром, и вскоре Тортуга, а за нею и Эспаньола превратились в крохотных букашек, угнездившихся на сине-зеленом бархате...

У генерал-адмирала Френсиса Дрейка почему-то горели ладони. Скорее всего, от нетерпения. А может, еще от чего. После разгрома Непобедимой армады все будто бы складывалось как нельзя лучше. Для Англии он был национальным героем, королева Елизавета произвела его в рыцари, Дрейк стал членом парламента, комендантом Плимута, адмиралом флота корсаров, и его именовали не иначе как «сэр Фрэнсис Дрейк».

Но он не мог просто сидеть на берегу, в мягком позолоченном кресле, и выслушивать рассказы о подвигах других «псов» королевы Елизаветы, разбойничающих в Атлантике. Море притягивало его как магнитом. Дрейк пытался убедить королеву в необходимости очередного каперского похода к Антильским островам, но Елизавета знала, что испанцы вновь наращивают флот, и, опасалясь, что Лондон окажется без надежного прикрытия с моря, отказывала адмиралу.