Луи Бриньон - Чаша императора

В любом случае, мы должны подождать и посмотреть, чем закончится противостояние. А заодно и заверить в нашей дружбе как Гету, так и герцога де Гиза. Этим займёшься ты лично. — Генерал Ордена Иезуитов сплёл пальцы и так же сосредоточенно продолжил: — Прежде чем мы займёмся составлением послания Гете, я бы хотел услышать обо всём, что тебе удалось узнать о нём самом и его людях, ведь последнее время ты почти постоянно находился рядом с ними. Говори, Сьенцо, я слушаю тебя.

— Как вы и приказывали, святой отец, — поклонившись, начал тот, — я неусыпно наблюдал за людьми Геты. Я был с ними, когда они планировали проникнуть в замок Шенонсо и убить там герцогиню. Что происходило в самом замке, я не знаю, но видел, как в замок ворвались вооружённые люди, на щитах которых был изображён Белый Единорог.

— «Белый Единорог»?.. Любопытно… Продолжай.

— Я наблюдал, как они отступили и углубились в лес. Но там их ждала ловушка. Внезапно появившиеся отряды атаковали «Белых Единорогов». Человек Геты по имени Маккаво, тот самый, что только что ушёл отсюда, — счёл нужным добавить Сьенцо, — говорил с предводителем нападавших перед самым сражением.

— Они не доверяют нам, иначе сообщили бы о том, что готовится, — раздумчиво вставил Аквавива.

— Я пришёл к такому же выводу, святой отец. Я не понял, откуда они появились, но, несомненно, ловушка была приготовлена заранее. Значит, люди Геты знали об их появлении. Позже, когда мы шли за ними следом, мне довелось подслушать разговор…

— А чем закончилось сражение? — перебил его главный Иезуит.

— «Белые Единороги» вырвались из ловушки и ушли. Несколько человек из числа сподвижников Геты тайно двинулись за ними. Я также был в их числе. Мы проследили их вплоть до того момента, когда отряд покинули три всадника — двое мужчин и женщина. Один из людей Геты последовал за этой тройкой, я же остался следить за отрядом.

— И что же?

— Нам удалось подслушать разговор. Отряд направлялся в Ломбардию, в город Комо. По всей видимости, у них там находится лагерь. Они говорили о том, что собираются как следует отдохнуть после последней вылазки.

— Они оставили герцогиню и покинули Францию? — удивился Аквавива. — Не может ли быть, что ты ошибаешься, Сьенцо?

— Нет. Мы следили за ними ещё один день. Они направились в Ломбардию, ошибки быть не может.

— И тем самым полностью развязали руки Гете. Он с лёгкостью уничтожит и герцогиню, а зная о месте, где располагается лагерь «Единорогов», и их самих. Глупцы. Стоило столько времени сражаться, чтобы так бесславно погибнуть. Ну что ж, — в глазах генерала Ордена появилось загадочное выражение, — шансы на успех у наших друзей значительно возросли. И мы просто обязаны им помочь, иначе они справятся без нашей помощи…

Шатобриан открыл глаза и до хруста потянулся, с удивлением осознав, что рана больше его не беспокоит и боль ушла, благодаря неусыпной заботе Авиталь. Авиталь… Шатобриан то и дело ловил на себе её пристальный взгляд, но девушка, зардевшись, тут же отводила глаза. Молодой человек счёл, что она, равно как и её отец, опасается его. И эта мысль была неприятна ему.

«Неужели, — думал он, — они и вправду полагают, будто я смогу отплатить им злом?»

Шатобриан чувствовал себя достаточно окрепшим для того, чтобы продолжить путь, и собирался в ближайшее время покинуть этот дом. Первым делом он намеревался посетить замок Шеверни.

Он должен убедиться, что Изабель в полной безопасности, и только потом… Взгляд Шатобриана вспыхнул мрачным огнём. Он найдёт и уничтожит мерзкий Орден, иного не дано. Они больше не будут только защищаться, нет — пора самим наносить удары!..

«Они?.. — с горечью подумал он. — Кто — „они“?.. Теперь я остался один. Легион изгнал меня из своих рядов. Но разве это поражение? Я люблю Изабель и не откажусь от неё никогда. И клятву эту я дал самому себе задолго до того, чем стал одним из „Белых Единорогов“. Они поймут, что произошло, не могут не понять!..»

Шатобриан сознавал правомерность решения своих соратников, но в душе так и не принял их резонов. Он не считал, что преступил данную Легиону клятву, ибо честь Изабель была неотделима от его собственной. Но как объяснить эту истину всем остальным? Да и стоит ли?..

«Возможно, пришло время распустить „Белых Единорогов“, — думал, лёжа на спине, Шатобриан.

— У всех легионеров есть жёны и дети — так отчего бы им не провести остаток жизни в кругу семьи, в спокойствии и достатке? Разве могу я требовать, чтобы они всякий раз оставляли всё, что им дорого, и бросались спасать то, что бесценно для меня? Нет. Пусть это решение положит начало новой жизни. Я же буду сражаться до конца».

Эта мысль стала решающей. Он быстро поднялся с постели и оглянулся в поисках одежды.

Чистая, аккуратно сложенная, она лежала на стуле. Чуть поодаль стояли начищенные до блеска чёрные сапоги, шпага с ножнами была прислонена к спинке стула. Шатобриан вынул шпагу из ножен. Ни единой капли крови, ни единого пятнышка — шпага просто блестела. Наверное, это Авиталь всю ночь занималась его одеждой. Чувство признательности затопило его сердце. Всё-таки она славная, эта так странно порой на него поглядывающая девушка.

Он надел штаны, затем сапоги и потянулся к рубашке. Поверх рубашки, по обыкновению, он накинул кольчугу. Затянул ремешки, стягивая её вокруг своего тела. Затем взял кожаную безрукавку, затянул ряд свисавших тесёмок. И наконец опоясался шпагой. Прихватив плащ, молодой человек вышел из комнаты. В зале за накрытым столом ждали его отец и дочь. Оба поднялись, когда он появился, и пригласили отобедать вместе с ними. Поблагодарив, Шатобриан присоединился к трапезе. Проснувшийся после болезни голод и предстоящая дальняя дорога заставили его со всем вниманием отнестись к еде, что, впрочем, не мешало слушать сбивчивую речь хозяина дома:

— Я видел несколько вооружённых отрядов, — волнуясь, рассказывал Амос, — все идут из Парижа, на Юг. Говорят, что Гизы объявили войну протестантам. Будто они поклялись, что не успокоятся, пока не уничтожат всех еретиков. Как только они закончат с ними, сразу же возьмутся за нас.

Это происходит всякий раз после войны. Казна опустошаются, вот они и пополняют её за счёт крови евреев. Будто нельзя просто попросить. Неужто пожалеем золота для спасения жизни? Но кто нас слушает? Нас только ненавидят. Узнать бы ещё, за что именно…

— Отец!.. — Авиталь бросила укоризненный взгляд на отца и извиняющийся — в сторону молодого человека. — Не сердись на него.

— За что? — удивился Шатобриан. — Он говорит правду. Но ко мне это не имеет отношения. Я уже несколько лет поддерживаю отношения с неаполитанскими евреями. И они ни разу не дали мне повода пожалеть о нашей дружбе.