Альберто Васкес-Фигероа - Карибы

— Не будьте таким пессимистом.

— Пессимистом? — удивился Луис. — Я всего лишь стараюсь быть честным с самим собой и могу сказать, что прежнее место было в тысячу раз лучше. Там, по крайней мере, были опытные люди, умевшие справляться с трудностями. А в Изабелле, если не считать Алонсо де Охеды и его буянов — нищих кабальеро, не имеющих ничего, кроме шпор да потертого плаща, — один лишь сброд, отъявленные негодяи, считающие себя обманутыми. Уже сейчас они требуют возвращения.

— Тогда лучше и в самом деле позволить им вернуться, — убежденно ответила Ингрид. — Покорить эти земли, установить взаимопонимания с местными жителями — дело весьма нелегкое, так что чем меньше останется здесь малодушных, тем лучше. Страх заразен, подобно чуме.

— А вы сами не боитесь?

— Только одного...

— ...что Сьенфуэгос никогда не вернется, я знаю, — закончил за нее фразу Луис с едва заметной улыбкой. — Сила вашей любви со временем ничуть не уменьшилась, правда?

— Скорее наоборот, — искренне ответила Ингрид. — С каждым днем я чувствую себя только ближе к нему, и всё, абсолютно всё, я делаю ради него.

С приходом дождей на острове всё переменилось.

Окружающей местностью овладела печаль, подчеркнув растущее разочарование женщин, казалось, покорно принявших свое вдовство, а также то, что теперь им придется положиться на милость тех, кто решит на них напасть — ведь защитить их некому.

Они уже не казались теми свирепыми каннибалками, что защищали свое селение и с мечтой о кровавом пиршестве ожидали возвращения мужей, везущих с собой много аппетитных жертв. Нет, теперь они были не более чем скопищем хрупких перепуганных созданий, полностью осознающих свою уязвимость и понимающих, что пройдет много лет, пока оставшиеся в селении мальчики вырастут и станут воинами.

Женщины проводили долгие часы, а порой даже целые сутки, сидя перед грубо размалеванными шахматными досками, изготовленными старым Стружкой, благоговейно передвигали пешки, ферзей, слонов и коней. Они совершенно не представляли, с какой целью все это делается, но в силу своей ограниченности были убеждены, что эта чужеродная «магия» — единственная надежда на спасение от всех несчастий.

Наблюдать за ними было смешно, но вместе с тем грустно, старому плотнику они напоминали тех согбенных и облаченных в траур существ из его городка, которые проводили целые часы перед каменным крестом, бормоча неразборчивые молитвы. Он задавался вопросом, до какой же глупости может довести вера, раз обычной доски в клетку достаточно, чтобы вести себя подобным образом.

— Ты только посмотри на них! — сказал канарцу Стружка. — Можно подумать, будто они и впрямь убеждены, что черный король в любой миг начнет двигаться сам по себе. Просто обезумели!

— Нет! — покачал головой рыжий. — Не обезумели. Они отчаялись и нуждаются в чуде.

— В чуде? — удивился плотник. — В каком еще чуде?

— Да в любом, — последовал странный ответ. — И лучше всего, если оно будет исходить от нас.

— Не понимаю.

— Но это же проще простого. Сейчас они совершенно деморализованы и пытаются найти спасение в шахматах, но если мы хотим над ними властвовать, то должны постоянно показывать, что мы — высшие существа. Они чудовищно примитивны, и множество предметов нашей культуры могут произвести на них впечатление.

— Что, например?

— Например, огонь.

— Они его уже знают.

— Но используют только для обогрева, слегка обжаривают кое-какую пищу и тратят много времени на то, чтобы поддерживать огонь, потому что с трудом его разводят. Они не знают всех возможностей огня.

— И что?

— Нужно снабдить их необходимыми материальными предметами, как мы снабдили их предметами духовными. Так мы всегда будем иметь над ними власть... — канарец весело взглянул на старика. — Что ты знаешь о гончарном деле? — поинтересовался он.

— Очень мало.

— Как и я, — улыбнулся Сьенфуэгос. — Но допустим, мы смогли бы обеспечить их посудой для приготовления пищи. Разве это было бы не чудо для того, кто никогда не видел ничего, кроме полых тыкв, куда кладут горячие камни?

— Ты что, собираешься сделать их цивилизованными?

— Я собираюсь сделать так, чтобы они от нас зависели, это будет главной гарантией нашей жизни и большой удачей, — убежденно заявил рыжий.

Стружка резко выдернул торчащий из ноздри волосок и слегка вскрикнул, а на его глазах выступили слезы. Наконец, он с нескрываемой иронией спросил:

— Ты точно всегда был лишь козопасом на Гомере?

— Точно. А что?

— Дело в том, что частенько у тебя бывают такие извращенные идеи, что я тебя просто не узнаю. Тебе нравится властвовать над людьми, да?

— Нет. Мне просто хочется сохранить свою шкуру, которую хотят содрать все кому не лень. Долго они еще будут сидеть, уставившись на дурацкую шахматную доску, а? Сколько времени пройдет, пока они не поймут, что он нее никакого проку? В этот самый день они решат, что и мы без надобности и поджарят нас на обед, — и Сьенфуэгос ткнул в старика пальцем. — И еще кое-что важное: если мы объясним им, что существует и другая пища помимо человеческого мяса, она вкуснее и получить ее проще, то может, заставим позабыть старый образ жизни и спасем всех рабов. — Он многозначительно помолчал. — И жизнь моих будущих детей.

— Ты и впрямь веришь, что мы можем этого добиться лишь с помощью простой глиняной посуды?

— А также с помощью всего того, что сумеем им предложить из нашего мира.

— Чем больше мы будем давать, тем больше им будет нужно.

— О том и речь. Они никогда не прекратят желать то, что мы можем им предложить, — Сьенфуэгос немного помолчал и сжал руку своего друга, пытаясь склонить его к своей точке зрения. — Неужели ты не понимаешь? Сейчас их сила и власть над нами основана на том, что они примитивны и заботятся лишь о наполнении желудков. Так значит, надо заставить их думать о чем-то другом!

Старый Стружка довольно долго размышлял над предложением друга, потом снова выдернул из ноздри очередной волосок и убежденно кивнул.

— Да ты умен, Гуанче! — сказал он. — Чертовски умен, будет страшно жаль, если человек с твоим умом, как и я, с моими-то способностями, закончит жизнь в желудках у этих обезьян.

— Так за работу! — воскликнул Сьенфуэгос. — Давай дадим им столько всего нового, что у них не останется времени просить еще. Вот ведь черт! — засмеялся он. — В конце концов, они же женщины!

И действительно, они были женщинами, и когда они открыли, что существует столько полезных, чудесных и завораживающих предметов, свершилась настоящая революция — как будто настежь распахнулось окно, наглухо закрытое на протяжении веков.

Красивый сосуд с ручками, чтобы удобнее было носить воду; всевозможные горшки для приготовления пищи, хранения запасов и просто для украшения жалких хижин; кремень и трут для разведения огня — чтобы не мучиться, до крови сбивая руки, прежде чем добыть огонь трением, а потом не спать ночами, поддерживая его и охраняя, как самое бесценное сокровище; самые разные украшения — браслеты, ожерелья и серьги; примитивный ткацкий станок, на котором ткали самую грубую хлопчатобумажную материю — такой же предмет вожделения здесь, как в Европе — самые драгоценные шелка из Сипанго... Одним словом, все, созданное руками и фантазией испанцев, было встречено с таким изумлением и радостью, что казалось, будто кое-кто из карибок даже рад, что их воины так и не вернулись, а волосатые чужеземцы не окончили свою жизнь у них в желудках в первый же день, как попали в плен.