Иван Дроздов - Баронесса Настя

Снова он посмотрел на сержанта, теперь уже пристально. Это была совсем юная девушка в шинели, из–под которой виднелась серебристо–серая коверкотовая гимнастёрка. Такую носили офицеры. Серые с зеленью глаза были широко раскрыты и смотрели так, как смотрят взрослые на забавных малышей. Дети ещё ничего не делают, но от них ждут каких–то смешных проделок.

«И чего лыбится…» — подумал Пряхин, проводя ладонями по лицу и приглаживая торчащие во все стороны волосы.

И ещё подумал: «Чего стоит? Шла бы уж».

Но девушка не уходила.

— Меня зовут Настей. А вас?

— Владимир. У меня ничего не болит.

— И хорошо, что ничего не болит. Мы вас просто посмотрим. Нам карточку завести надо.

Сказав это, повернулась и пошла. Владимир смотрел ей вслед, и долго ему светили серо–зеленые глаза и ямочки в углах губ, и жаром пышущие щёки.

Владимиру пришла мысль: «Тут в неё все влюблены».

Шёл по краю летного поля и продолжал думать о сестре.

В столовой у окна сидел и поджидал его штурман.

— Слышь, командир, — заговорил он, — а здорово мы слетали. Штаб вдребезги разнесли. Начальник штаба со своим помощником заживо сгорели.

— А как вы узнали?

— Армейская разведка доложила.

— A-а… Хорошо. Первый блин, а ишь, — не комом.

Пряхин почувствовал прилив радости и удовлетворения. Такое чувство он испытывал, когда сбивал самолёты. «Уничтожен штаб танкового корпуса, есть убитые и, наверное, раненые, сгорел сам начальник штаба, видимо, генерал. И все это за один вылет, за одну атаку. Вот тебе и фанерная этажёрка! Если и дальше так пойдут дела, тут немцам много можно хлопот доставить».

И вот что важно: не так всё было трудно и почти совсем не опасно. И взлёт, и посадка, и весь полёт, и даже атака… Двадцать–тридцать минут в воздухе, — и нет штаба корпуса, — продолжал удивляться Пряхин, — а сверх того ещё и сделали переполох по маршруту. И нет тебе ни зениток, ни истребителей! Вот ведь она штука какая, если летать ночью.

С такими приятными мыслями входил Владимир в землянку медпункта. Здесь его лучезарной улыбкой встретила Настя.

— А что это вы всё время улыбаетесь? — спросил он и тотчас осёкся, понимая, что вопрос не очень умён и не очень кстати. Настя же продолжала улыбаться и делала вид, что не замечает его бестактности и смущения.

— Я всегда такая! Мне ещё мама говорила: не пойму, девка, чему ты всё время радуешься. А я, видно, радовалась тому, что живу на свете и мне так хорошо.

Указала на стул и села рядом. Заглянула в глаза:

— Болит что–нибудь, беспокоит?

— Нет, ничего не болит! — раздражаясь и будто с досадой, ответил Пряхин.

— Вот и славно! Мне здоровые лётчики очень даже нравятся.

И Настя стала заполнять медицинскую карточку.

— А разве бывают больные лётчики?

— Больные? Случается, конечно, и заболеет ваш брат, да мы тут быстро вылечим. У нас вон, видите, — лекарств сколько! А надо — так и укол сделаем. Но вам болеть не советую. Не надо.

Владимир пытался вообразить, как это она будет делать ему укол. Да он помирать будет, а штаны перед ней не спустит. Настя спрашивала о прежних хворобах, болел ли корью, скарлатиной, малярией… Кинула взгляд на гимнастёрку, проговорила:

— У вас орденов больше, чем у нашего комэска. Видно, умеете жить с начальством.

— С начальством? — удивился Пряхин. Он никогда не думал, что есть какая–то связь между наградами и таким свойством характера.

Решил отшутиться:

— А, да, я такой — ласковый, и согнуться во время умею, до самого пола.

— Ну–ну — раскудахтался. Слышала, что самолётов много сбил. Вот уж… — Настя с головы до ног оглядела Пряхина, — не поверила бы.

— Это почему же?

— Молодой вы очень.

— Несолидный?

— И это есть. Ну, ладно, идите вы, а то поссоримся.

Эти последние слова, — и сказанные без улыбки, и будто бы другим, похолодевшим тоном, — не понравились Пряхину, и он вышел из землянки смурной, удручённый. Подумал: «Конечно же в неё тут все влюблены».

Покатились, полетели на быстрых крыльях фронтовые дни Владимира Пряхина. За свой первый боевой вылет на ПО‑2 он был награждён медалью «За отвагу», но вслед за первым вылетом последовали второй, третий, четвёртый… Случались ночи, когда на боевое задание он летал по два и три раза. Бомбил, обстреливал, сбрасывал почту, грузы партизанам. И всегда пугал немцев — над головами спящих гремел, трещал, сыпал огнями и кидал трубы.

Ночные концерты эти он особенно полюбил. И сам включился в подготовку новых «сюрпризов», в режиссуру ночных представлений. И постепенно достиг большого мастерства, стал ведущим «артистом» в эскадрилье. Любил свалиться на врага из облаков, пронестись черным дьяволом, махнуть крылом, зареветь мотором. И бросить бомбы, сыпануть эрэски, рассечь ночную тьму автоматным говорком. И каждый раз угощал немчуру новым «гостинцем», — да таким, что в полночь или на рассвете повскакав в окопах, они уж больше не могли уснуть и днём бродили как тени, как сонные мухи.

Никто бы не смог точно подсчитать урон врага от этих концертов. Были тут убитые и раненые. Но главное — достигалась убыль боевого духа, и этим потерям не было счёта Теперь он уж видел и гордился тем, что никакой скоростной истребитель, и тем более бомбовоз, не мог так оглушить, ошарашить, повергнуть в панический страх, как это умела делать двукрылая стрекоза — «тройка», их маленький, но удаленький самолёт. Ведь только он мог внезапно упасть с неба, колёсами посбивать с ошалевших немцев шапки и шлемы — и так же вдруг пропасть, раствориться в ночи.

Необычным был семьдесят второй боевой вылет. Командир эскадрильи, ставя задачу, сказал:

— Пойдёшь к партизанам.

Склонились над картой:

— Вот здесь, на поляне, сядешь и возьмешь в заднюю кабину живой груз — генерала. Его выкрали из постели партизаны.

— Но он со штурманом в кабине не поместится, — возразил Пряхин.

— Пойдёшь без штурмана. Вот смотри: маршрут простой …

Вылетел в первом часу ночи. Поляну нашёл без труда. В начале посадочной полоски помигивал огонёк фонарика, — так условились с партизанами. Два раза мигнёт подряд и третий — после паузы. «Сигнал»! — обрадовался Владимир и пошёл на посадку.

Возле одинокой корабельной сосны его ждали партизаны. Они быстро затолкали в заднюю кабину генерала, и Владимир пошёл на взлёт. И видел, как к тому месту, где он при посадке коснулся земли, мчались несколько машин, в воздух тянулись нитки трассирующих пуль… Но немцы опоздали.

Заглядывал в кабину штурмана, — там на месте Аркадия Чёрного маячил силуэт спеленанного по рукам и ногам немца. Кивал ему: «Вы уж извините, господин генерал, я бы вас не связывал, но партизаны…»

И смеялся. Он испытывал сложное чувство радости и смущения — всё–таки генерал!.. А немец, видя смеющееся лицо русского лётчика, подавался вперёд, хотел, видимо, спросить: «Куда мы летим?»