Иван Дроздов - Баронесса Настя

— Она у меня ничего не чувствует, как деревянная!

Казимир Штучка, встречая Кейду, ничего не говорил, но глаза его воспламенялись жёлтым огнём, как у волка он становился моложе.

А моторист Ганс надувал малиновые губы, капризно выговаривал:

— Я вас ждал, ждал…

Два часа общения с ними заменяли Кейде газеты и были немножко театром и даже цирком.

Нравились ей эти люди, но ещё больше нравился Вильгельм, — и не столько как мужчина, а как близкий, в чём–то даже родственный человек. Здесь, в Рут–замке, во время их прощания, он раскрыл перед ней свою душу, рассказал о семейных секретах, и всякая ненависть к нему испарилась, она вдруг почувствовала духовную близость с ним, потому что всё, что он говорил, было ей понятно и созвучно её взглядам на многие вещи.

Он заклинал её не верить Ацеру, быть от него подальше, и сейчас она, изо дня в день общаясь с Ацером и всё больше его узнавая, видела, как всё шире и глубже становился ров между ними.

В тревогах и нервозном состоянии встретили и начали 1944 год. В далёкие от центра и как будто бы не совсем немецкие вюртембергские края раскатами грома доносились вести с фронта. В конце года король Михай вывел Румынию из войны, русские выбивали немцев из Венгрии, окружили Будапешт.

— Госпожа Кейда! Вы слышали? Русские в Будапеште! — встретил её однажды моторист Ганс.

— Чему же ты радуешься?

— Война кончается. Меня забрить не успеют.

— Тебя и так не забреют. И меня — тоже.

— А вас зачем? Вы — женщина!

Катер, вздыбив нос, летел к швейцарскому берегу.

Казимир, встретивший её с машиной, напротив, был мрачен и молчал.

— Пан Казимир, вы нездоровы?

— Здоров, здоров, прошу пани, — а только я по радио чул: Варшава разрушена, и там теперь одни камни.

И чуть не плача продолжал:

— Вы знаете, я поляк, родился в Варшаве, — не можу так думать, что нет больше моего города. И зачем война, зачем люди бросают с неба бомбы и жгут города? Не можу, не можу… Простите меня, драга пани, но я поляк, не можу думать, что нет больше Варшавы.

Пан Казимир всегда был сдержан, немногословен, но если он говорил, то мало думал об осторожности, а теперь, с успехами русских он и совсем осмелел и, кажется, забыл о том, что Кейда — немецкая баронесса, имеет Рыцарский крест и, как говорили всюду, лично знакома с Гитлером. Что–то ему подсказывало: госпоже Кейде можно верить.

Ацера в Боденском замке не было, но в огромном Каминном зале толпилось много людей. И все мужчины, ни одной женщины. Кейда, появляясь здесь, изменяла атмосферу, она как ветер, ворвавшийся в раскрытые окна, освежала застоявшийся здесь тяжелый дух, взбадривала людей, копошащихся у двух каминов, за чёрным овальным столом, под старинными портретами в тяжёлых закопчённых временем рамах.

Колебалось пламя массивных свечей в тёмных бронзовых подсвечниках, развешанных по стенам. Все присутствовавшие здесь, независимо от возраста, были в штатском. Люди говорили на разных языках: английском, французском, немецком. В немецкой речи Кейда слышала чужие акценты и чуждый лад. И замечала также, как эти господа замолкали при её приближении, как мгновенно менялись тон и строй разговоров, менялись их лица. Впрочем, продолжалось это недолго, через минуту–другую все мило улыбались, многие как бы порывались к ней подойти, поцеловать руку. Но — не подходили, а лишь наклоняли голову, почтительно застывали. И Кейда, видя такое замешательство, скоро ушла бы отсюда, но от какой–то группы отделился мужчина, подал ей руку и повёл к одному из каминов, где были стол и кресла. Тотчас же, словно из под земли, возникли официанты, появились кофе, шоколад, конфеты.

К камину подходили другие мужчины, целовали руку Кейде, располагались в креслах, но держались как бы отстраненно, не мешая тому, кто привёл сюда Кейду, общаться с дамой.

Разговор шёл светский, далёкий от войны и политики. Но если кто–то её на эти темы наталкивал, говорила чётко и резко: «Успехи русских временны, Фюрер принесёт нам Победу». Никто ей не возражал, но по сверкавшей в глазах иронии, по интонации голосов она понимала: веру в победу они не разделяют, и вообще тут нет надёжных друзей Гитлера.

Она заметила ещё одну примечательную особенность собиравшегося здесь общества: гости замка хотя и не носили форму, но в отношениях между ними строго соблюдалась субординация; есть старшие и младшие офицеры, есть генералы и даже маршал. Вот этот–то маршал и привёл её сюда к камину. Её вниманием завладел мужчина лет сорока, синеглазый, с белыми, как у женщины–блондинки волосами. Он назвался Робертом.

Сидя напротив Кейды, подбрасывая дрова в камин, Роберт робел и смущался и никак не мог найти верного тона для беседы. Кейда это чувствовала, видела, но не торопилась бросать ему спасательный круг. Она знала силу своей красоты, — в ней заключена главная тайна природы, которая, одарив этой силой женщину, не дала мужчине надёжного средства к сопротивлению. Она была неотразимой. И понимала: эффект её обаяния почти сокрушителен.

Вот и сейчас: кружок, центром которого был Роберт, находился в почтительном отдалении от других и, судя по всему, состоял из очень важных персон и будто демонстрировал какую–то свою, особенную спесь. Но стоило появиться Кейде, и кружок распался, то есть формально он ещё существовал физически, но весь как–то обмяк, потерял чёткие очертания, точно из него выпустили воздух. Разговоры оборвались, все повернулись к ней, а центр их сообщества, вот этот самый блондин, подался ей навстречу, и вот он уже весь поглощён её свечением, и сам озабочен единственно тем, как бы произвести выгодное впечатление.

Кто же он? Почему другие мужчины, — стоящие там, у другого камина, и возле окон, и особенно эти, сидящие здесь, за одним с ними столом, — испытывают перед ним робость, боятся сделать лишнее движение?

Наконец, где Ацер? Его нет, но Кейда чутьём улавливала его незримое близкое присутствие. Понимала, что здесь, в этом мрачном зале, происходят встречи важных людей, не во всём подвластных общему настроению немцев и занятых каким–то своим, очень важным делом, тайну которого они никому не откроют. Скорее чутьём, чем разумом она постепенно осознавала, что где–то рядом вершатся дела, имеющие отношение к войне, хотя и напрямую с ней не связанные. Всё чаще она слышала слова «русские учёные», «атомное оружие», «ракеты», «деньги», «банки».

Повторялись названия городов юго–запада Германии: Мюнхен, Инсбрук, Аугсбург, Штутгарт. На углу стола два господина чертили маршрут: Люксембург — Бельгия — Нидерланды. Говорили о портах Северного моря, Англии. И споры, споры: у кого банк надежнее, где открывать счета.

«Банкиры!.. — подумалось Кейде, — Агенты банков. В надёжные места помещают деньги, золото, они же хотят купить и увезти куда–то русских пленных. Да, они кого–то выбирают, покупают и куда–то увозят. Иначе зачем Вильгельм и фрау Мозель прячут в своём замке Павла Николаевича, зачем неподалеку от Боденского замка томятся русские инженеры, учёные, изобретатели? И всё–таки кто они такие?»