Иван Дроздов - Баронесса Настя

— Ваша манера говорить загадками мне знакома, но мой ум не так изощрён, чтобы разбирать шарады. Тем более сейчас, когда корабль раскачивают волны и я чувствую себя, как в колыбели.

— Вы хотите спать. Но как раз сегодня я намерен занимать вас допоздна. Пока я сказал вам очень мало и боюсь, что на берега Флориды вы сойдёте неподготовленной, ничего не знающей сестрой нашего братства.

Официантка принесла ужин и стала не спеша сервировать стол. Пока она расставляла посуду, собеседники молчали. И только когда она ушла, Роберт заговорил:

— Надеюсь, теперь вы почувствовали себя полнокровным членом братства?

— Но что же должно было меня тесно приблизить к вашему братству?

— Не говорите «вашему», а скажите — «нашему». Да, да, теперь оно наше. И вы его желанный, давно ожидаемый член,

— Вот как! Но я пока не слышу зова своих новых братьев, не знаю причин родства и влечения.

— Вы хотели возвратить русских учёных на Родину, — братья вам помогут. Они же сделали вас хозяйкой замка. Братья станут вам опорой в самых трудных жизненных ситуациях… Для начала вы нам поверьте, а любовь не замедлит явиться,

Роберт разлил вино, поднял свой бокал,

— Я вам налил, но пить не приглашаю. И, если позволите, дам вам один хороший совет — не пейте вина! Никогда и ни в каких дозах. Вам досталась важная роль в замке Рут, — вы исполнили её превосходно, — теперь судьба возносит вас на новую высоту. С неё откроется вид на целые страны и континенты.

Роберт говорил долго и не очень ясно, в его монологе было много намёков и иносказаний. Кейда напрягала всё своё внимание, но улавливала лишь призыв к бдительности, трезвости, готовности давать отпор домогательствам со стороны именитых и богатых коварных людей. Потом он обронил фразу, которая неприятно поразила ее: «Ваше целомудрие — ваше оружие. Храните его в неприкосновенности».

Мысль её работала напряжённо, она вдруг словно на камне прочла явившуюся на ум формулу, по которой она должна сейчас определять своё поведение в чужом окружении, формулу–девиз: «Я буду слушать, и впитывать, и внушать к себе доверие, и таким способом проникать в замыслы окружающих меня людей».

В новой жизни она будет баронессой Функ, — она уже там, в замке, хорошо сыграла эту роль. Но спектакль продолжается, он теперь переносится на другую сцену, в новую страну, в неведомый мир, — и неизвестно, на какой срок, может быть, на всю жизнь. И потому игру свою она должна совершенствовать и довести, наконец, до такой вершины, когда теряется ощущение вымысла и игра становится сутью жизни.

«Сестра нашего братства». Она уже сестра. Вспомнила диковинное слово «масон».

Вышла из–за стола, заглянула в спальню. Там рядом стояли две кровати. Никаких смущающих душу мыслей они не посеяли.

Властно сказала Роберту:

— Сегодня я хочу спать, а завтра… я весь день в вашем распоряжении.

— Выпейте крепкого кофе, и бодрость вернётся к вам.

— Нет- нет, я буду ложиться спать. Я капризная и люблю, чтобы мои желания исполнялись.

Роберт посуровел, он не знал, что ответить. Наскоро закончив ужин, стал прощаться.

— Завтра в девять я зайду к вам.

На листке бумаги он написал номер своей каюты и номер телефона. И положил листок на туалетный столик перед зеркалом.

Оставшись одна, Кейда растворила настежь дверь в спальню, выглянула в приоткрытый иллюминатор. Там за бортом, из глубин таинственной стихии явственно раздавалось глухое урчание, будто океан был живой и ему не нравилось любопытство молодой особы. Кейда потушила свет и несколько минут смотрела на океан. В разбегавшихся от корабля волнах теперь были виднее серебряные нити, — отражая свет из кают и причудливо извиваясь, они пучками молний летели в темноту и там пропадали.

Заворожённая, стояла Кейда у иллюминатора, слушала шум моря и смотрела в ночь. Потом она включила бра и на туалетном столике увидела листок, оставленный Робертом. Кроме номера каюты и телефона, там убористым и красивым почерком было что–то написано. Кейда читала: «Клянусь во имя Верховного Строителя всех миров никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайн, знаков, прикосновений, слов, доктрин и обычаев. И хранить о них вечное молчание. Обещаю и клянусь ни в чём не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нём ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого друг ого изображения, и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязуюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскалённым железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повещен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по ветру, чтобы на земле не осталась ни следа, ни памяти изменника».

Ясно было, что это клятва — главный закон, по которому живут «братья». В комсомоле есть устав, в армии — устав и присяга, и здесь тоже «братья» и «сёстры» живут по уставу. Но вот когда она стала «сестрой»? Конечно же, в тот момент, когда раскрыла ящик с золотыми слитками и распорядилась ими, как своими. Где ж ей было тогда знать, что это и был момент, когда она упала на дно колодца,

Интересно: можно ли из него, выбраться?

Вопрос этот станет основным в её новой и пока ещё малопонятной для неё жизни.

На столике у кровати мягко изливала синий свет ночная лампа, каюта качалась, и глухие неясные звуки доносились то ли снизу, от машин, то ли от волн, метавшихся за бортом теплохода. Никогда раньше не плавала Кейда на кораблях, и никогда ей не приходила в голову фантазия о подобном таинственном путешествии. Куда она плывёт и зачем, и что ждёт её впереди, — ничего не ведомо, всё темно, всё покрыто мраком.

Впереди по курсу вычерчивались силуэты построек порта» а за ними сверкали белизной стен очертания громадного города. Это был Майами.

— Вы будете жить в Америке, на полуострове Флорида, в самом живописном уголке мира, — торжественно возвестил Роберт, подводя Кейду к позолоченным поручням носовой палубы,

— А вы? — простодушно спросила Кейда.

— Я буду с вами, всегда с вами, — сказал он, упирая на слово «всегда» и заглядывая сбоку в глаза собеседницы. Кейда смутилась: она жалела, что своим детским, невинным вопросом спровоцировала его на признание, которое, правда, было ей пока ещё непонятно.

Земля приближалась, и Кейда, испытывая невольное волнение перед встречей с новым миром, ни о чём больше не спрашивала спутника. За кормой теплохода вставало солнце, и океан загорался, всё яснее вырисовывался перед глазами залитый светом город.