Иван Дроздов - Баронесса Настя

Голос был странный — ни мужской, ни женский. И в его немецком звучал дурной акцент,

С видом независимым и гордым выходила Настя из воды, В сторону дяди в белых брюках даже не повернула головы, зато дюжина смотрящих на неё во все глаза девушек её поразили и обескуражили. Казалось невероятным, что эти шестнадцати–семнадцатилетние наяды были обнажены и не стеснялись стоявшего тут же мужика.

— Вы баронесса Функ? — подступился к ней долговязый с полуженским визгливым голосом. Он шаркнул по песку босыми ногами и как–то несуразно дёрнулся. — Моё вам почтение, позвольте представиться: я — мистер Фишкин. Немец, родился в России, а теперь — коренной американец. А это, — он обвёл рукой стайку девиц, — ваши ученицы. Вы будете обучать их русскому языку.

Девушки словно ждали этого сигнала, — плотно обступили Настю, загалдели наперебой: я — Берта, я — Глория, Ганна, Фира…

У Насти всё рвалось с языка: «Но как же вы не стесняетесь этого…» Глянула на долговязого. Она сгорала от стыда, смущения и не находила слов для поддержания беседы.

Фира, тряхнув кольцами жёстких смоляных волос и как солдат шагнув вперёд, сказала на ломаном русском:

— Мы ждали вас. Говорите с нами по–русски.

Настя, повинуясь смутному чувству осторожности, ответила по–немецки:

— Я рада. Здравствуйте, девочки.

— Нет, нет! — раздалось сразу несколько голосов — говорите по–русски, нам сказал мистер Роберт, — вы будете учить, и госпожа Брохэнвейс…

«Мистер Роберт? — подумала Настя. Он тоже видит их такими?..»

Она строго, критическим взглядом окидывала тела молоденьких девиц и вынуждена была признать, что все они хороши собой. Но было у них и нечто, что уже теперь, в начале их развития, портило их фигуры, — немного, самую малость, но всё–таки портило. Коротковаты и не очень крепки были ноги, не так резко и изящно выписаны талии, спины сутуловаты, а головы тяжелы и шеи не назовёшь лебедиными. Впрочем, всё это улавливалось пристрастным взглядом, и Настя, хотя всё это про себя и отметила, всё больше попадала под чары устремлённых на неё огромных выпуклых и почти немигающих глаз.

— Русский, русский! Госпожа Брохэнвейс обещала нам.

Подошёл ближе к ней и смиренно поклонился дядя с визгливым голосом. Волосы у него были реденькие, на макушке просвечивала лысина.

— Госпожа баронесса, девочки будут жить в России. Им нужен русский язык.

Настя до сих пор не могла справиться с волнением, о хватившим её оттого что вот он, мужчина, спокойно созерцает наготу девушек и, наверное, и её раздевает взглядом, хотя она и затянута в купальный костюм.

— Говорите по–русски, — продолжал долговязый, — Мы будем слушать русскую речь. Правильную, красивую.

— Ну, хорошо, хорошо. Для начала познакомимся. Меня зовут…

И чуть не сказала: Настя.

— …Кейда. Я баронесса из Германии. Кейда Функ. Ну?.. Кто повторит?..

— Я! Я!..

Девушки прыгали и тянули руки.

Первый урок длился часа три. Девушки забегали в море и там забрасывали Настю вопросами, выходили на берег, загорали, — беседа и тут не прерывалась.

Мистер Фишкин лежал на песке поодаль, но, как заметила Настя, не спускал глаз со своих подопечных.

— Вы раздевайтесь, совсем раздевайтесь, — говорили девушке Насте. — Загар должен быть ровным и по всему телу.

— Нет, девочки, я раздеваться не буду, У нас в… Германии это не принято.

— Германия далеко, а мы тут одни, и нас никто не видит.

— Как же не видит, а вон…

Фира взвизгнула и махнула рукой.

— Фишкин–то? Он не мужчина! Он для модели.

— Модели?

— Да, модели мужчины. Старого и проливного. Иногда он раздевается, и мы на него смотрим. Привыкаем.

Девочки рассмеялись, а Фира, едва не касаясь губами уха Насти, зашептала:

— Мы должны любить старых и противных, таких, у которых кроме живота ничего и нет.

Она зашлась в гомерическом хохоте. Захлебываясь, выталкивала слова:

— Чтобы… я? Полюбила… такого? Скорее удавлюсь.

Но вот с полуоткрытой веранды девушек позвали. И так же нагишом они побежали в дом. Фира, следуя за ними, успела шепнуть Насте:

— Я приду к вам.

Настя ещё некоторое время лежала на песке. Мимо неё, не взглянув на неё и ничего не сказав, проследовал потомок германцев, родившийся в России, а живущий в Америке. Настя ещё раз выкупалась и, накинув халатик, тоже направилась в дом.

Её ни на минуту не покидало впечатление, что за ней наблюдают, что каждый её шаг виден, изучается, оценивается. И когда она пришла в свои комнаты и закончила туалет, ей принесли завтрак.

На многочисленных тарелках, блюдцах и вазочках были красиво разложены незнакомые ей яства: кусочки рыб, мяса, зелёные корешки, листочки, дары тропических садов и плантаций, вместо хлеба были сухарики, кусочки пирога, пирожного. Словно часовые, стояли бутылочки с водой, соком и вином.

Девушка, расставлявшая на столе блюда, тоже молчала, и не смотрела на Настю.

Настя подозвала Анчара и стала кормить его всем, что было у неё на столе. Пёс по достоинству оценил американскую кухню. Он был спокоен и всем своим существом как бы говорил: «Тут нет для тебя опасностей, ни о чём не тревожься, я тебя охраняю».

Ела Настя с аппетитом, старалась распробовать, услышать запахи, привкусы заморских снадобий.

«И всё–таки это какой–то капкан, думала она, — Никто ко мне не идёт, никуда не зовут. И Роберт исчез, как призрак».

Были сомнения, роились в голове вопросы, но не было тревог и страха. За собственную жизнь она не опасалась. Кому она нужна? Зачем?.. Вот свободы её могут лишить. Кричал же тот странный мужичок: «там сетка!» Может и везде расставлены перед ней сетки? Может быть. Но она быстро обо всём узнает. Вот сейчас позавтракает, встанет и пойдёт в город. Пойдёт — и всё тут!

Чувствовала, как шевелится в ней бес озорства. Ни с кем она здесь не будет церемониться. Нужна она им. Привезли — значит, нужна.

Но плотно поев и выпив большой фужер резко газированного напитка, Настя ощутила усталость.

— Что это? Уж не вино ли? — спросила она у служанки.

— Не знаю. Спрошу у повара и буфетчика.

— Спросите непременно и скажите им, чтобы спиртного мне не присылали.

— Хорошо.

Девушка отвечала по–английски. Настя не все её слова разбирала, но смысл ответов ей был ясен. «Налягу на английский», — вяло подумала Настя.

На мягкий кожаный диван бросила подушку и, не раздеваясь, легла. И мгновенно уснула. Сон был глубокий, без сновидений. Ей приносили обед, потом ужин, но она так бы и не проснулась, если бы над ухом кто–то горячо и страстно не зашептал:

— Проснитесь! Тетушка Брохенвейс велела узнать, не больны ли вы?

Она очнулась и увидела Фиру. В коротком, обнажавшем половину груди платье, с красной розой в волосах, она была похожа на хорошенькую куклу. И Настя невольно потянулась к ней, коснулась плеча.